Коллекция как спасение. Люди сдавшиеся и несдавшиеся - 32

Но к середине семидесятых годов положение Поповых изменилось буквально во всех отношениях. И дело было не только в том, что они, наконец, выбрались из ужасающей, гнетущей нищеты, в которой прожили всю свою советскую сознательную жизнь. Из своей коммуналки с отвратительной соседкой они переехали в довольно большую по советским понятиям двухкомнатную квартиру в центре Москвы (к тому же в этом же доме на верхнем этаже у них была первая в их жизни настоящая мастерская). Это был, правда, кооперативный дом и для совершения покупки Поповым пришлось частью продать, частью обменять Шустеру их наименее любимого хотя самого большого Пиросманишвили «Портрет Ильи Зданевича», да и я купил тогда «Супрематическую карту» Веры Пестель, «Помаду» Ларионова, немного гравюр, кое-что из стекла XVII-XVIII веков и две процессии: похоронную процессию Александра I (когда-то эта гигантская гуашь Галактионова была в коллекции Величко) и свадебную процессию какого-то немецкого курфюрста, самого начала XVII века. Но я думаю, что большую часть денег Поповы заплатили уже из своих заработков. Шустер зря полагал, что к этому времени Поповы все еще очень нуждались (а я помню покупку обезьяны у его отца — Абрама Марковича и это не было по тем временам подарком). Татьяна Борисовна много работала в Цехе прикладной графики и ее постоянно нагружали все новыми заказами. Появлялись и новые виды заработка —  циклы памятных медалей, несколько серий крупных памятных значков: с видами Ленинграда, цирковыми персонажами и так далее. Жизнь, конечно, стала гораздо легче с формальной точки зрения, но главная перемена была не в этом. Главная перемена была в том, что уже года с 1965 и Татьяна Борисовна, и Игорь Николаевич систематически и много работали над собственными картинами (по преимуществу, правда, летом — в Троице-Лыково, но и это было четыре месяца в каждом году). К тому же очень заметно рос интерес к их творчеству.

Когда в 1968 году вещи Татьяны Борисовны были показаны в Университете, это была еще полуподпольная наша выставка. Через пару лет небольшую ее выставку устроили на Образцова — в Цехе прикладной графики, но и это была еще как бы служебная выставка, хотя показаны были и ленинградские акварели, и иллюстрации к «Дон Кихоту». Но потом была персональная выставка в Центральном доме работников искусств, а потом еще и в выставочном зале на Вавилова (для чего, правда, пришлось вступить в Союз художников СССР и было видно, как эта очевидность стесняла Татьяну Борисовну, когда она давала мне стопку приглашений на выставку) — это уже было бесспорным публичным признанием художника. Маша Андронова даже написала то ли дипломную, то ли курсовую работу о творчестве Татьяны Борисовны и затем предисловие к выставочному каталогу. Вещи Игоря Николаевича, конечно, не выставлялись, но сперва Савицкий, директор музея в Нукусе, потом Пушкарев из Русского музея начали покупать его работы для своих музеев. Это уже было началом совершенно новой жизни, впрочем, как она протекала я уже не видел. В марте 1975 года был арестован.

Важнейшее художественное произведение предыдущего периода давно было ими завершено. Конечно, они продолжали по старой памяти видеться с коллекционерами, но основные интересы Поповых уже давно находились в другой плоскости. Тем более, что коллекционирование все в большей степени сдвигалось к крупной коммерческой деятельности, в десятки раз выросли цены и это Поповых вовсе не привлекало. Хотя, как говорят, «нет предела совершенству», ни одна значительная вещь в последние пятнадцать лет их коллекцию не пополнила. Может быть из-за внимательного надзора за ними майора А. А, появившегося в их жизни семидесятые годы.

Но все же десятилетием раньше Поповы были озабочены стремлением сохранить коллекцию. Может быть тогда им казалось, что в коллекцию вложено больше их жизни, их души, своеобразия их в чем-то единой, слившейся, личности.

 Поповы к этому времени были свидетелями бессмысленной гибели коллекций одних своих друзей и сомнительных для них, различных попыток сохранить коллекции у других. С болью говорила обычно невозмутимая Татьяна Борисовна о том, как родственники Тюлина — возможно лучшего в России знатока, реставратора и коллекционера русских икон тут же после его смерти пустили по ветру его поразительную коллекцию. До этого была так же уничтожена родственниками великая коллекция самого любимого ими человека, во многом воспитавшего их как коллекционеров — Константина Абрамовича Липскерова.  Перед смертью он ослеп, а потом его братья все распродали. Гораздо позже в коллекции Васильева я встретил небольшой пейзаж Григоресска с французской церковью — он был у Константина Абрамовича, - сказала мне Татьяна Борисовна, это была одна из тех небольших вещей Григоресска (блестящего борбизонского художника румынского происхождения), которые были распроданы в Москве в антиквариате после того как пришлось вернуть Румынии золотой запас и все крупные картины Григоресска, которые во время Первой мировой войны попали на хранение в Россию. Позже так же была бессмысленно разбазарена наследником великая коллекция русских и византийских икон Померанцева. И это не было редким поведением для родственников коллекционеров. В основе любого коллекционирования лежат подлинная страсть и азарт, дополненные, как в случае Поповых, всей суммой энциклопедических знаний, изощренного изысканного вкуса, поразительного зрения и чуткости к любым проявлениям красоты. В основе же отношения родственников к коллекциям и коллекционерам лежит имеющая бесспорные основания ревность. Действительно, коллекциям уделяется масса времени, которое могло бы быть уделено близким, к тому же ревность дополняется в той или иной степени легким комплексом неполноценности родственников.

 Так или иначе, но не только создание коллекции, но зачастую и немедленное ее уничтожение родственниками — результат подлинных, далеко не слабых человеческих страстей. В результате все идет по миру, как правило за гроши и без толку и разрушается весь труд жизни коллекционера, его подлинный духовный портрет. Иногда он просто и грубо уничтожается, что тоже бывает. И все это Поповы видели не один раз. Редкие исключения — результат преданной любви. К примеру, Аня Вертинская глубоко любила своих родителей, и их коллекция для нее оставалась и памятью о них и частью их души и потому, конечно, остается нетронутой.

 Игорь Николаевич и Татьяна Борисовна, конечно, все это хорошо понимали, но не видя выхода с несколько парадоксальным одобрением всегда вспоминали старый французский закон, по которому коллекции (за исключением очень старых, фамильных) вообще не могут наследоваться, а должны после смерти коллекционера продаваться на аукционе, где наследники лишь обладают первоочередным правом покупки. Таким образом вещи попадают к тому, кто их больше ценит, а наследники получают вырученные деньги. Так или иначе, все коллизии наследования для Поповых были глубоко отвратительны, и они никогда «не ходили по покойникам» (по формуле Татьяны Борисовны), никогда не пытались покупать у родственников вещи умерших приятелей, что, конечно, делали почти все другие известные нам коллекционеры.