Коллекция как спасение. Люди сдавшиеся и несдавшиеся - 29

Очень двусмысленную, иногда отвратительную, роль в судьбе русского авангарда сыграли советские музеи. Как полагала Татьяна Борисовна, левые художники сами были отчасти виноваты в гибели своих лучших картин.

В первые десять лет советской власти, когда Татлин был по существу во главе ИЗО Наркомпроса для музеев по всей гигантской стране закупались и приносились в дар практически только вещи художников «левых» направлений. У многих практически опустели мастерские. А вскоре наступило время, когда, наряду с уничтожением по всем библиотекам Советского Союза книг, «не имеющих общественно-политической и художественной ценности» (по определению Крупской), все музеи получили распоряжение о «списании» работ художников формалистов, проводников буржуазных влияний в советском искусстве. И началось повсеместное уничтожение картин и скульптур «левых» течений в русской живописи первых тридцати лет XX века. Все художники и их работы, начиная с «Мира искусств», подвергались не просто остракизму, но чаще всего тотальному уничтожению. На всю гигантскую страну нашлось лишь десяток музеев, где сотрудники осмелились сохранить картины художников левых течений — это музеи Астрахани, Куйбышева (но там уничтожили все документы), Ярославля, понемногу в Махачкале, Киеве, паре других городов. Уцелели картины нескольких художников обладавших наибольшими способностями к приспособлению — Кончаловского, Лентулова, Машкова, Дейнеки. Они и стали за это впоследствии самыми лучшими и передовыми художниками русского авангарда. Довольно двусмысленной была позиция центральных советских музеев, сотрудники которых обладали все-таки возможностями довольно многое сохранить от уничтожения и к тому же некоторые из них ясно понимали, какого уровня произведения гибнут в результате последовательно осуществляемого варварства. Вещи отдельных художников, иногда поодиночке, иногда в составе коллекций, принимали «на хранение» в музеи, но не вписывали их в каталоги. В результате не только сотни листов графики Лисицкого, Клуциса, Бромирского в пятидесятые годы были просто выброшены из ГТГ. От коллекции Эттингера в ГМИИ осталась едва ли не треть. Даже девять холстов Беклина из десяти в коллекции Щукина пропали неизвестно куда.

У меня сохранилась небольшая, но первоклассная коллекция галицийских икон на стекле, собранная Сергеем Параджановым. Мне ее вернули из Киевского музея украинского искусства, разбив (музейное хранение!) всего одну из пятнадцати. Говорят, однако, что в Львовском музее их когда-то было больше тысячи и все разбиты молотками. Теперь ни в Киеве, ни во Львове таких икон высокого класса на стекле нет.

Неумение ценить во многих проявлениях высочайшее, изысканно оригинальное и, вместе с тем, принадлежащее к общеевропейской культурной традиции искусство русского авангарда могло привести к тому, что в советских музеях просто не было бы представительной подборки целого периода национальной живописной культуры. Первым стал директор микроскопического музея в узбекском городе Нукус Савицкий. Он объезжал семьи старых художников, частью выпрашивал, частью предлагал купить (но не отдавал денег) их картины и графику. У меня так выманил большой портрет сестры работы Жегина и денег, как и всем, конечно, не отдал. Да и откуда в районном музейчике могли быть деньги? Но сейчас в нем крупнейшая в мире (100 тысяч единиц хранения) коллекция русского авангарда. Раньше других крупных музеев опомнились в Ленинграде, где директором Русского музея стал Пушкарев. Если бы не полученная в результате шантажа, как плата за выезд из СССР, часть собрания Костаки, в Третьяковской галерее вообще не было бы экспозиции русского авангарда — висели бы два десятка случайных вещей.

Таким образом, попытки уберечь искусство русского авангарда, впервые в истории русского искусства опередившего близкие течения в Европе и открывшего новые пути развития мирового искусства, от полного уничтожения в годы советского варварства было делом еще более трудным и не менее важным, чем спасение русских икон — ведь уничтожалась естественная преемственность всей культурной жизни России.

Конечно, повторюсь, некоторые художники и их семьи самоотверженно (и это было зачастую реальным риском для жизни) под диванами, за шкафами, на антресолях в кухне пытались сохранить свои картины 1910-1920-х годов. Но чужих картин не собирал, не пытался спасти практически никто. Я знаю лишь некоторые исключения.

Архитектор, академик Виктор Веснин в своей квартире сохранил шедевры Любови Поповой и некоторых других своих друзей. Являясь президентом Академии архитектуры — спас холсты Татлина передав их в ЦГАЛИ и в  библиотеку Академии. Фольклорист Юрий Матвеевич Соколов все годы советской власти продолжал собирать картины художников русского авангарда, по преимуществу шедевры. В коллекции Рубинштейна был громадный великолепный портрет сидящей женщины Ларионова из коллекции Соколова. У меня из этой коллекции — шедевр Чекрыгина «Превращение плоти в дух». Конечно, сохранялись отдельные картины и графика в коллекциях Рыбакова в Ленинграде, в уже упоминавшейся коллекции Эттингера, но это были только обломки уходящей культуры.