Коллекция как спасение. Люди сдавшиеся и несдавшиеся - 28

Наше «культурное общение» по субботам, конечно, носило характер устного эпоса в темные постэллинистические, раннехристианские времена. От замечаний мельком о том, что на замечательном московском пейзаже Рейcдаля во время реставрации была смыта стайка птиц, летящих к колокольне, разговор мог перейти к насмешливой истории о том, что заместитель министра иностранных дел СССР Семенов по делу известного всем нам жулика Семена — директора комиссионного магазина на Арбате — объяснялся, что не давал взятки за оставленные для него картины, а просто делал Семену подарки. Из нас, из всего нашего круга никто не «делал подарков» продавцам или директорам магазинов и уж тем более не стремился контролировать все поступления в антикварный магазин, как это делал Качурин в «Метрополе» и другой коллекционер (забыл фамилию) с только что открытым магазином на Якиманке. Это уже были не коллекционеры, а коммерческие, да к тому же еще и мошеннические, страсти.

Очень сложными для Поповых были, конечно, размышления о судьбе их коллекции.

 Ведь любая серьезная коллекция — это не только результат напряженной, многолетней и трудной работы. У многих — это основное дело жизни, и создатель коллекции, как и каждый человек, посадивший лес или построивший дом, стремится к тому, чтобы лес не вырубили в день его смерти, а дом не снесли. Но коллекция — это еще и точнейший сколок индивидуальности, таланта, вкуса, судьбы, понимания красоты и сущности мира, а потому гораздо ближе к написанным книгам, картинам или музыке, где авторы стремятся что-то очень важное о себе сказать другим.

У Поповых было больше, чем у всех других известных мне коллекционеров никогда не высказываемое, но вполне ощутимое представление о коллекции, как об особом виде искусства, в котором заключена не только личность, но и судьба хозяина. Мне кажется, не всегда с уверенностью можно сказать, какое влияние коллекция и коллекционер оказывают друг на друга, и кто кого в конечном итоге создает. Отношения бывают сложные, противоречивые, иногда даже враждебные. Бывают коллекции внутренне гораздо более крупные, значительные, чем их владельцы, именно в коллекции проявился талант человека, казавшегося незначительным. Бывают коллекционеры замечательные, очень глубокие и тонкие, но по каким-то иным причинам оказавшиеся неспособными выразить себя в достойной их коллекции, как кому-то не удается записать уже сложившуюся в голове книгу.

При этом сама стоимость драгоценных картин, уникальных вещей в таких случаях имеет самое малое значение. Как известно, есть множество совершенно тупых и бессмысленных коллекций, собранных вполне (и даже очень) состоятельными людьми, и великие коллекции, принадлежащие людям совершенно нищим и едва ли не голодающим, какими и были многие годы Поповы. И уж, конечно, столь же ошибочным является представление о богатстве коллекции, как результате «везения», удачливости ее владельца. Это, как правило, противоречит внутреннему ощущению почти всех крупных коллекционеров о том, что наиболее значительные вещи сами находят, выбирают себе хозяина. У Поповых это представление было просто центральным. Но кроме шедевров есть так называемая «плоть» коллекции, именно такими коллекционерами они считали и себя и меня. Создание же самой «плоти» коллекции — это не просто реализация древнейшего инстинкта собирательства, присущего человеку, вероятно, даже раньше, чем инстинкт охоты, это еще в очень большой степени борьба человека с хаосом окружающего мира, и именно в советские годы этот внутренний смысл собирательства, коллекционирования был особенно заметен и значителен. Коллекционер противостоял разрушению мира. Иногда серьезно и открыто.

Спасителей, защитников у искусства русского православия и даже сектантства было не так уж мало. Все же не весь русский народ бросился громить, грабить и жечь церкви, а именно там погибла большая часть духовного и творческого русского наследия. Музеи Москвы, Ленинграда, Новгорода, Киева, Харькова десятков других городов сразу же начали вывозить иконы из гибнущих храмов, спасать частные коллекции икон, которых к 1917 году были уже многие десятки, то есть спасение не стало делом довольно многочисленных одиночек  собиравших не только древнейшие иконы. Если Корин, Тюлин, Маврина и многие другие уберегли в своих собраниях десятки работ русской и византийской живописи, то известны коллекционеры, которые интересовались периферийными направления православного искусства — русскую деревянную скульптуру искал и собирал Померанцев, ткани, шитье, народное и храмовое прикладное искусство Евгений Иванов.

Совсем другое положение было у искусства русского авангарда. Правда, были живы еще немногие из старых художников, их дети, семьи. Но после многочисленных арестов, после расстрелов и изъятий в семьях художников оставалось лишь небольшая часть холстов, скульптур, коллажей начала века. По-видимому, и сейчас многое находится на складах КГБ-ФСБ. По крайней мере, когда в 1991 году по инициативе Звиада Гамсахурдия грузины разгромили здание республиканского КГБ, на улице продавались вытащенные оттуда картины Давида Бурлюка, Ивана Пуни и других художников, явно из имущества расстрелянных. Когда был арестован, а потом расстрелян Сергей Третьяков, как рассказывала мне его дочь, первые пару недель несколько сотрудников описывали его большую русско-немецкую библиотеку. Но однажды приехали не они, а какие-то незнакомые персонажи, сняли со стены все картины, погрузили в мешки и увезли без всякой описи и списка.

Но даже уцелевшие художники русского авангарда, если они хотели или хотя бы надеялись на какое-то признание и профессиональную работу, вынуждены были (впервые в Европе со времен Сованороллы) публично каяться в своих ошибках, самим уничтожать свои произведения. И эти покаяния, как и расстрелы, происходили в массовом порядке по всей стране. В знакомых мне домах это сделали Лабунская, Глущенко (сжег все свои «формалистические» картины), скульптор Лавинский. Но таких домов в России были тысячи, а количество уничтоженных произведений искусства, конечно, измеряется сотнями тысяч. Мне могут заметить, что кроме Сталина наследником Савонарола был Гитлер. Конечно, он многому научился в своей «культурной политике» у коммунистов. Но все-таки в Германии художников чаще всего не арестовывали и не расстреливали, они могли хотя бы уехать из Германии.