Коллекция как спасение. Люди сдавшиеся и несдавшиеся - 26

Андрей Донатович в те дни, чего мы не понимали, не задумываясь меняющий советскую литературную маску на парижскую профессорскую мантию агента влияния, был, владельцем одной из величайших русских икон «Святой Георгий на черном коне» XIV века.

Интерес к русской иконе, русской духовности на рубеже 1950-1960-х годов у советской интеллигенции был просто взрывным и восторженным. Очень многие тогда крестились, особенно в Преображенском храме у отца Дмитрия Дудко, который потом, после ареста, предал многих из своих духовных детей. Некоторые из людей верующих и неверующих собирали русские иконы. К старым коллекциям Корина, Тюлина, Вертинских, Мавриной прибавились многие новые. Появилось гораздо больше коллекционеров, то есть покупателей, появился и нелегальный рынок, так как государство не только не приветствовало торговлю иконами, но прямо ее пресекало. Иконы были названы «валютными ценностями», а это уже грозило чуть ли не расстрелом. Появились банды, грабившие «по заказам» подмосковные храмы.

Была, однако, некая промежуточная возможность составить коллекцию икон, не тратя больших денег на покупку и не связываясь с прямой уголовщиной: самим ездить в глухие деревни, по преимуществу на русском севере. В Вологодской, Архангельской областях можно было задешево покупать или выменивать древние иконы у нищих старух или даже вынимать иконы из иконостасов закрытых и заброшенных старинных деревенских церквей. Десятки, если не сотни, московских и ленинградских интеллигентов в те годы участвовали в таких добровольных экспедициях — некоторые для музеев, другие — для себя.

Синявский и Марья Васильевна тоже были в числе «путешественников». Их небольшая, хотя и замечательно подобранная коллекция икон, может быть, не привлекла бы тогда ничьего внимания, если бы не арест Синявского Комитетом государственной безопасности, когда каждое лыко ставилось в строку. Особенно знаменательным было триумфальное участие Синявских в самой значительной и первой крупной за все годы советской власти выставке в Манеже «Псковская икона» в 1970 году, тогда совершенно ошеломляющей и ставшей наиболее значительным событием в культурной жизни России на многие годы. «Святой Георгий…» был, по существу, центром этой поразительной выставки.

— Андрей не хотел ее брать, говорил — еще какой-то семнадцатый век (икон семнадцатого века в шестидесятые годы не ценили и не собирали. — С.Г.), а она тяжеленная, и тащить так трудно. Но я настояла, в Москве промыла, и все обнаружилось, — рассказывала мне Марья Васильевна.

Во Франции в годы эмиграции «Святой Георгий…» сразу же был заложен в банк, кредит выданный под него, позволил купить большой дом под Парижем, принадлежавший когда-то символисту Гюисмансу. Кредит, конечно, никогда выплачен не был, и «Святой Георгий на черном коне» попал в конце концов в Национальную галерею в Лондоне, где и погиб, испорченный бессмысленным реставратором.

О русских иконах вне храмов мне хочется сказать несколько слов.

О «допустимости» частных и даже музейных коллекций икон идет множество озлобленных споров, конфликтов на государственном и общественном уровне и, казалось бы, мой рассказ о гибели одной из величайших русских икон служит убедительным доказательством того, что частное хранение нельзя допускать. На самом деле этот случай не столько показательный, сколько редкий, если не мистический, что возможно с иконами такого уровня и с таким странным и внутренне трагическим человеком, как Синявский.

Когда в 2000 году мне по решению суда из Музея им. Рублева вернули несколько икон, я решил защитить от клеветнических статей в газетах «Завтра» и «Советская Россия» дирекцию музея. На судебные заседания приходили десятки каких-то людей в нелепых камилавках и со стягами, и требовали, чтобы и собранные мной иконы немедленно были переданы церкви. Они не понимали, что иконы неизбежно бы погибли на постоянных сквозняках, при катастрофических переменах погоды и влажности. Даже напоминание о том, что патриарх Тихон благословил коллекционеров, спасавших (и спасающих) русские иконы, не могло их образумить. Они повторяли довод, что иконы пишутся для храмов и должны в них обязательно находиться. Император Николай II, великий князь Сергей Александрович и святая великая княгиня Елизавета Федорова, которые как раз создавали личные, а не храмовые коллекции русских икон, не разделяли представления о том, что все иконы должны находиться в храмах. По их мнению, таким обязательством совершается попытка отделить духовную ценность от изысканной эстетической красоты, величайшие шедевры русского художественного гения перевести в исключительно духовную часть жизни православного человека. С моей точки зрения это неуважительное отношение не просто к художественному гению русского народа, но и к самим, иногда чудотворным русским иконам — отказ в вере в способность иконы такого значения самой выбирать свой путь среди людей и заметное преувеличение способности человека оказывать влияние на судьбу иконы.

Лет пять назад на мой рассказ, правда, не о чудотворной иконе, а о раке с мощами Святого Луппа Солунского одной из сотрудниц Киево-Печерской лавры было высказано очень важное замечание. Сидя на скамеечке у входа в Дальние пещеры Лавры, я рассказал ей, что лет сорок назад, когда были открыты для посещения только Ближние пещеры, а в закрытых Дальних творилось неизвестно что, одному моему знакомому и немного коллекционеру, кто-то из ремонтников принес в подарок раку с мощами святого и частицы мощей какого-то другого печерского святителя. Коллекционер даже предложил мне что-то в подарок, я тогда отказался и через много лет рассказывал об этом с заметным недоброжелательством и к тем, кто разорял Дальние пещеры и к тому, кто получил и хранил у себя такой подарок. Неожиданно моя собеседница внимательно на меня посмотрела и спокойно сказала с очевидной и глубокой верой:

— А я не вижу в этом ничего дурного. Мощи святого сами себя проявят.

Я не знал тогда, что в России, в соответствии с византийской традицией, мощи святых большей частью были собственностью великих князей и государя, а не церкви. В Византии же мощи святых отцов во многих случаях находились у частных лиц, дарились, передавались по наследству. И сегодня, как это ни странно звучит в России, я думаю, что все это совершенно правильно в своем самом глубинном смысле. Святыни, как и великие произведения искусства, существуют для постоянного и деятельного общения с людьми и, вероятно, мы не правы, когда думаем, что способны им указывать, где они должны находиться, на кого и как оказывать влияние.

Поэтому, возвращаясь к спору о принадлежности икон музеям или храмам, я думаю, что сохранение и пополнение музейных коллекций оправдано вдвойне. Иконы в музее открыты не только как объект поклонения, но и как высочайшее произведение искусства и могут оказывать свое влияние, которое мы не способны зачастую оценить, в том числе на людей, которые никогда не пойдут в церковь. А какое мы имеем право их лишать возможности общения с иконой? И не помнить о том, что условия хранения в русских музеях, конечно, не идеальны, но все же бесконечно лучше, чем во всех без исключения русских храмах? Таким образом, это единственная возможность сохранить ту ничтожную часть (кажется, всего два процента) древних икон, которые еще уцелели в России.

Иконы сами найдут свое место в жизни России: и в храмах, и в музеях, и в частных коллекциях. И к их выбору надо относится с большим уважением, чем к мнению крупных специалистов по марксистко-ленинскому учению, как из Министерства культуры, так и из Московской патриархии.

Повторю, что это была эпоха устного предания, эпоха «дописьменной» культуры — все, что было связано с русской, да и c мировой культурой, историей, наконец, даже бытом было совершено извращено, искажено или засекречено всеми доступными методами для советской власти.