Коллекция как спасение. Люди сдавшиеся и несдавшиеся - 19

В начале 60-х годов большинство коллекционеров сотрудников музеев старалось к себе не пускать и относилось к ним с явным недоверием. Конечно, в трудное советское время немало приличных людей, обычно из старых семей, находило себе тихое пристанище в музеях. Но заняты они были уточнением атрибуции и более разумной развеской экспозиций, а в остальном вели себя тихо как мышки в этих советских учреждениях, где царили совсем другие люди.

У Поповых со случайно допущенными в сороковые годы музейщиками были две характерные истории. Девица из музея Кусково увидев уникальные большие плоские часы, кажется, в виде цветного орла начала так интенсивно настаивать на том, что подобные часы должны быть обязательно в музее, а не в частной коллекции и ее настояния  заметно переходили в угрозу предоставить официальным (компетентным?) органам возможность решать судьбу редчайшего памятника, что Поповы, понимая в каком мире живут, сдались и часы продали музею. Вторая подобная история  была с бабой из Исторического музея. Увидев у Поповых две небольшие этрусские бронзовые фигурки, которые почему-то всегда бывали именно в такой паре — одна  фигурка с обломанными ногами, - и зная, что всего в мире кроме этой было известно всего три подобных пары, эта баба начала скандалить, что частные лица не имеют права владеть такими историческими, музейными ценностями. Она уже натравила на Поповых директора Исторического музея, было совершенно непонятно, что за этим последует и Поповы сдались. «Ну, купим себе что-нибудь другое» - рассказывала мне Татьяна Борисовна, объясняя почему отдали фигурки закупочной комиссии Исторического музея. В музее их заставили часа два просидеть на стульях в коридоре, ожидая решения (оценки) комиссии, после чего их пригласили и объявили, что музей покупает фигурки за 200 рублей. И тут от неожиданности (200 рублей тогда стоила буханка хлеба) Игорь Николаевич вдруг разъярился, начал кричать чего стоят все их разговоры об исторических и государственных ценностях ценой в 200 рублей, музейщики были ошеломлены, поняли, что переборщили с этой по существу незаконной конфискацией, и Поповым удалось забрать у них этрусские фигурки.

Сейчас во многом отношения коллекционеров с сотрудниками музеев стали систематическими и во многих случаях — еще хуже. Но это уже сюжеты совсем другого времени.

Этот рассказ о подделках и отношениях с музеями можно было бы длить бесконечно. Но все они уже из другого мира, в котором почти не осталось коллекционеров, а существуют только продавцы и покупатели. В таком мире совсем непростой Георгий Костаки был бесспорным идеалистом.

Конечно, количество упоминаемых мной коллекционеров 60-х годов, довольно велико, а ниже будет пополнено еще несколькими. Но все же общение с ними укладывается в очень долгий промежуток времени и к тому же (и это самое главное), кроме нескольких обязательных встреч в Ленинграде, в этих встречах в Москве и Киеве не было ничего регулярного. Коллекционеры и торговцы могли появиться, а потом на несколько месяцев или даже лет исчезнуть (или не исчезнуть) все это не имело большого значения и обычно не беспокоило.

 Совсем иное дело были «субботники». Они могли происходить у Поповых или у Вертинских, реже у Бориса Александровича Чижова (в эти годы он жил один в доме Большого театра на углу Каретного переулка, и ему было труднее подготовиться к встрече гостей) или у нас (квартиры сперва не было, а потом была на Ярославском шоссе, куда трудно и долго было добираться) — но никто посторонний на вечер в субботу ни к кому из нас никогда не приглашался и никакие приглашения на субботу нами не принимались. Год за годом в одном и том же составе мы встречались по субботам и, только у Вертинских к нам присоединялись их дочь Аня и мать Марии Анатольевны — Мария Марковна, но это было единственное изменение, которое допускалось. Ни часто бывавшие у Поповых коллекционеры Санович и Шустер, ни ценимые ими художники Николай Иванович Андронов или Марлен Шпиндлер по субботам ни к Поповым, ни к кому другому из нас не приходили.

 На первый взгляд все участники «субботников» тоже были коллекционерами. У Бориса Александровича была небольшая, но с замечательным вкусом подобранная коллекция, где была очень хорошая французская Венера XVII века из числа тех картин, которые исключил из Эрмитажа Николай I, прекрасная голландская гуашь, видимо, «мастера ночных пожаров», «Павел I» Боровиковского из тогда непризнаваемых его крупных миниатюр на кости. Были тщательно отобранные прикладные вещи, несколько крупных и первоклассных итальянских и голландских рисунков, например, с ведьмой, готовящейся улететь на метле в печь. Коллекции Вертинских были совсем другие и частью состояли из различных уцелевших вещей князей Старицких и Демидовых, которые приходились им родственниками. Собственно, и «субботники» в первые годы у Вертинских происходили в двух боковых комнатах дома Старицких на Зубовском — урожденными княжнами Старицкими были Мария Марковна и жившая в соседней комнате Наталья Марковна. Их старинный дом был превращен в коммунальную квартиру. И однажды в кухне, тесной из-за газовых плит и фанерных хозяйственных шкафчиков многочисленных соседей, одна из теток, живших в глубине коридора, выделенного из анфилады залов с колоннами — у сестер Старицких сохранились фотографии интерьеров их дома в XIX веке, вытирая руки грязным подолом платья спросила Марию Марковну:

— А вы правда предки Ивана Грозного? Вчера по телевизору показывали наш дом и что-то такое о вас говорили.

На стене висел портрет Марии Марковны в молодости работы Зарянко, в микроскопическом кабинетике висел десяток работ Дмитрия Краснопевцева, которого очень любил Николай Сергеевич и поэтому отдавал художнику за его натюрморты литографии Утамаро, что вызывало у остальных участников «субботников» тщательно скрываемое недоумение. Думаю, что Николай Сергеевич очень рано, одним из первых оценил Краснопевцева и стал его покупать. Я видел у него в развеске натюрморт, кажется, конца 1950-х годов. На антресолях нашелся десяток семейных портретов работы крепостных и очень красивый фламандец, написавший свадебную процессию с карликами — картину купил кто-то из Старицких после первой Отечественной войны. Тогда русские не грабили. Но наибольшее впечатление производила атмосфера старорусского дома с креслом, в котором сидел Петр I, с собранием из нескольких десятков первоклассных древних икон — все это была не коллекция древнерусского искусства, а дух России и в иконах, и в хозяевах. Во время коллективизации Старицким приходилось продавать серебряные оклады менее ценных (не очень старых) икон: умиравшие от голода крестьяне из их полтавского поместья пришли за помощью, и ризы были сданы в Торгсин — больше продать было нечего. Но все же их коллекции были, конечно, гораздо меньше, чем у Сановича, Шустера, Манухина или Игоря Качурина.

И Вертинские, и Борис Александрович, и Поповы все в меньшей степени оставались коллекционерами, оставаясь, конечно, среди наиболее замечательных людей, занимавшихся коллекционированием в прошлом. Но когда Вертинским предложили шедевр, сравнимый с лучшими иконами Третьяковской галереи — «Схождение Св. Духа на апостолов» XIV века они, естественно, не стали от него отказываться. Примерно раз или два в год, чаще в Ленинграде, но иногда и в Москве, Поповы тоже что-то приобретали — ведь вокруг было так много предложений. Но эти прибавления были несравнимы с тем строительством коллекций, которое происходило десять или двадцать лет до этого. И уж во всяком случае коллекции не могли быть источником дохода для участников «субботников». Не могу забыть с каким полным неприятием обычно бесстрастная и невозмутимая Татьяна Борисовна рассказывала, как случайно, проходя мимо «Националя», увидела сидящего у окна одного из знакомых коллекционеров, поедающего ложкой из большого судка черную икру. После этого (как, впрочем, и до этого) его нельзя было пригласить на «субботники». Коллекция могла быть способом выживания, спасения от голодной смерти во враждебном варварском мире, но не могла быть источником «сладкой жизни», не должна была становится профессией. Антикварная торговля могла быть необходимостью, но не могла стать целью, а потому, по определению, не считалась успешным и единственным делом в жизни. Это и была одна из тех границ, которая отделяла участников «субботники» от, казалось бы, близких наших знакомых.