Коллекция как спасение. Люди сдавшиеся и несдавшиеся - 14

В 1973 году начался выезд евреев из СССР. Цены на живопись и вообще на коллекционные вещи внезапно подскочили многократно. Вдруг выяснилось, что нерушимые советские границы вполне проницаемы для очень многих, и до этого какие-то вполне абстрактные цены на произведения искусства внезапно стали хоть как-то ориентироваться на представление о них в большом и далеком мире. Каким образом Володе Тетерятникову с женой и их сыном Лукой удалось стать евреями я, конечно, не спрашивал.

Но Яков Евсеевич, который для отъезда имел гораздо большие основания ни тогда, ни до этого ехать, кажется, не собирался, а делал очень важное для русской культуры дело — устраивал выставки той живописи, которую не только не показывали ни в одном из советских музеев, но в некоторых по старой памяти продолжали ее уничтожать или хотя бы выбрасывать даже из запасников (например, в Киевском музее украинского искусства). Очень красивый портрет дочери Богомазова Ивакин получил прямо из этого музея. Я не спрашивал, как именно.

Выставки Рубинштейна были прямой пропагандой враждебного, буржуазного, тлетворного по советской терминологии формалистического искусства. Правда, он уже не был единственным. Года за два до него начал устраивать в музее Маяковского выставки «Художников — иллюстраторов Маяковского» Николай Иванович Харджиев.

Яков Евсеевич в «Капишнике» — Институте физических проблем, где его племянник Рубин был референтом Капицы, тоже сперва устроил выставку Шевченко и может быть Фалька (не уверен), но потом была большая выставка картин десятков художников русского авангарда из его коллекции, потом выставка автопортретов художников начала XX века и это были многие десятки имен, достаточно полно представляющих все направления русского искусства, кроме социалистического реализма. Это были замечательные, хотя сперва только московские выставки, но уже в 1968-1970 годах Якову Евсеевичу удается организовать выставки 265 картин и рисунков из своей коллекции в двенадцати городах. Такое событие и сейчас стало бы очень заметным: там были вещи Малевича и Кандинского, Ларионова, Гончаровой и Чекрыгина — более 150 художников, но оценить эффект от этих выставок в те годы  сегодня просто невозможно — это были бомбы современного искусства, разорвавшиеся по всей стране.

И не надо думать, что это было так уж безопасно. Услышавший о выставках в МГУ и «Капишнике» Михаил Макаренко, директор картиной галереи в Новосибирском Академгородке, в 1967 году купил у Алисы Порет холст Филонова, после чего смог уговорить его сестер и устроил в Новосибирске большую и очень хорошую «первую персональную», как было написано в не прошедшем Главлит (цензуру) литографском каталоге, его выставку. Чувствуя себя защищенным новосибирскими академиками и обладая некоторой долей природного авантюризма, на следующий год Макаренко решил устроить выставку Шагала и даже пригласить художника из Парижа. Он тут же был арестован, в его дело был незамедлительно подшит и не прошедший цензуру каталог Филонова. Без промедления он попал в пермские политические зоны, где, кстати говоря, по его утверждению якобы по его инициативе стали отмечать «день советского политзаключенного».

Основная активность Макаренко в роли директора Картинной галереи в Новосибирске, правда, не была связана с искусством русского авангарда. В Москве в эти годы существовал коллекционер, который собирал только картины Левитана. Было их у него то ли сто двадцать, то ли сто пятьдесят. Не знаю, был ли хоть один настоящим: все московские и питерские жулики и молодые художники скармливали ему все новых и новых Левитанов. Макаренко, обладавший совсем неплохими глазами, боюсь, хорошо понимал характер этой коллекции, но собиратель (не хочу называть его фамилии) жаждал еще и славы, и они договорились о безвозмездном даре всех Левитанов новосибирскому Академгородку. Восторгов по этому поводу было множество. Ефим Дорош — тогда очень популярный либеральный журналист, разразился, по-моему, двумя подвалами в «Литературной газете», где восторгался самоотверженностью собирателя, передавшего свои сокровища всему советскому народу, и ставил его всем в пример. Это были единственные в те годы (или десятилетия?) статьи о частных коллекциях и ничего кроме отвращения (и своей дикостью, и своим публицистическим азартом) они не вызывали, хотя вполне соответствовали духу времени. Года через три-четыре в Новосибирске сообразили, что именно украшает их галерею и с большим трудом нашли музей, кажется, в городе Чайковском, куда смогли передарить свои богатства.