147-й отдельный стрелково-строительный батальон - 19

Утром, как ни в чём не бывало я подошёл к шкафу взял ящик с нивелиром и штатив, стоящий прислонённым к торцу шкафа, и пошёл к выходу из прорабской. Фузеин увидев меня, прервал разговор с офицерами и догнал меня на улице:

• Ты зачем взял нивелир, ты забыл, что ли, что он поломан? — окликнул он меня и, приближаясь ко мне, внимательно вглядывался мне в глаза, не пьян ли я.
• Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, нивелир я ночью починил. Сейчас я сделаю поверки и приступлю к работе, — сказал я, стараясь придать моему разговору как можно больше обыденности, как будто я эту работу делал ежедневно.
• Ну-ну, — промычал он, — действуй!

Сделав нужные поверки прибора и убедившись в исправности инструмента, я определил первым долгом объём грунта, который нужно было разработать, количество грунта подлежащего вывозке и резерв грунта для обратной засыпки. Пришёл Фузеин.

• Удалось взять отметку? — первым долгом спросил он.
• Обижаете, товарищ командир, — разрешил я себе немного пофамильярничать. — Осталось доработать 420 кубов, из них вывозке подлежит 280 кубов, 140 кубов должны остаться для обратной засыпки.
• Я пришёл именно за этими цифрами, — сказал прораб.— Экскаватора не будет. Решается вопрос о доработке котлована вручную. Для удаления грунта с пятна здания выделят транспортёры. Механики решают, как забрать экскаватор. Окончательное решение ещё не принято, но нам нужно быть готовым эту работу выполнить, пока морозы не сковали грунт.

Фузеин подождал, пока я собирал и паковал нивелир, затем спросил меня, чем я сейчас займусь.

• Наверное, начну готовиться к съёмке полигона под жилмассив, пока цел нивелир. Или есть какая-то другая работа?
• Я получил квартиру, — медленно сказал он, глядя мне в глаза, — завтра приезжает ко мне жена из Ленинграда, я хотел бы тебя попросить помочь мне напилить немного дров, чтобы протопить печку. А затем попьём чайку с пирогами, которые прислала мне тёща.
• Поздравляю, товарищ лейтенант, это прекрасно. Конечно же, нужно жену принять в тёплой комнате.

Я занёс нивелир, и мы пошли на новую квартиру Фузеина. Напилив дрова, мы зашли в квартиру. Это была однокомнатная квартира на новом, ещё не сданном массиве. Хозяин кипятильником закипятил чай, поставил на стол пироги, и мы почаёвничали. Во время чаепития Фузеин вдруг сказал:

• А знаешь, я бы тебя судил.
• Почто такая немилость? — шутя, на среднерусском наречии спросил я.
• Я тебя вычислил, а ты сегодня себя выдал. Так вот, дружище, ты инженер, перед призывом в армию спрятал свой диплом инженера, чтобы тебя не заставили служить в кадрах. Так? Вот видишь, всякое тайное становится явным.

Я не стал переубеждать лейтенанта. Я не стал ему раскрывать то, что я сдал экзамены в институт и только по вине тупоголовых военкоматовских служак ни одного дня не занимался в институте, как меня спецпризывом направили служить в армию. Я не стал ему рассказывать, что нас в роте два десятка техников строителей. Все мы согласно уставу отдельно подали рапорта с просьбой направить в ВИТКу в Ленинград для сдачи вступительных экзаменов. Все поехали в Ленинград сдавать экзамены. Мне одному отказали в праве сдавать экзамены, так как у меня не было фирменной справки о смерти матери, которая умерла во время эвакуации в момент, когда в селе, где её похоронили, уже не было советской власти. Врач районной больницы дал справку, констатирующую смерть матери. Причина крылась в другом, о чём тоже не хотелось ему рассказывать. Попив чай, я поблагодарил хозяина, ушёл на работу. На следующий день, пока решался вопрос, как закончить копку котлована, я начал подготовку площадки под новый массив. Дни были коротки и заметно с каждым днём становились короче. Погоды стояли неустойчивые. Морозы сменяли оттепели, снегопады сменялись дождями. Нужно было делать сотни замеров. Массив располагался в ущелье двух сопок. На площади, определённой проектировщиками, необходимо было снять какую-то часть грунта и переместить её в низину полигона. Лишнюю часть грунта нужно было вывезти, чтобы при планировке участка он остался на заданной отметке. Используя благоприятные промежутки хорошей погоды, я с помощниками работал на полигоне. Камеральная работа делалась в помещении прораба лейтенанта Александра Зархи, который недалеко от нового массива закладывал новый жилой дом. По согласованию с Фузеиным он определил мне место в конторке. Здесь фактически был для меня университет, который ознакомил меня со многими механизмами, которые приходили на объект. Здесь на объекте в утеплённой опалубке отливались бетонные блоки стен фундаментов, здесь производился монтаж стен фундаментов автокранами. Особенно мне понравилась работа немецкого автокрана «Блейхарт», который работал на сетевом токе. Было многое, чему можно было научиться. Мой прораб настолько был уверен, что я поведу работу на новом доме, что, кроме всего прочего, послал меня на этот объект для приобретения опыта работы на новом доме. Уезжая в Ваенгу на совещание, по согласованию с начальником участка Фузеин оставил меня вместо себя присутствовать на совещании у начальника управления, где рассматривался план работ на следующий месяц. Я зашёл в кабинет начальника вместе с Катуниным, с которым поддерживал дружеские отношения, насколько позволяла субординация. Заняв место в уголке кабинета, открыл блокнот и стал ждать начала совещания и записывать всё, что касается наших объектов. Заходили офицеры, не знакомые мне. Они бросали на меня взгляды, какими осматривали мебель в кабинете. Немного неловко я себя почувствовал, когда в кабинет вошёл мой командир батальона капитан второго ранга Патрыхин со своим зампотехом. Зашёл начальник управления, и совещание началось. Предыдущий месяц управление не выполнило план. В рассматриваемом месяце подлежало перекрыть недовыполнение. Причиной невыполнения плана начальник назвал плохой выход личного состава на работу, отсутствие трудовой дисциплины. Патрыхин возмутился и высказал своё мнение по этому вопросу. В основном это отсутствие правильной организации работ, доставки качественного материала, отсутствие должного инструмента. Началась перепалка между начальниками. Я себя чувствовал не очень хорошо, так как был слуга двух господ: работал в стройуправлении, а прямым начальником моим был Патрыхин. В какой-то момент Патрыхин увидел меня:

- А что здесь делает солдат? — с возмущением спросил он.

- Товарищ солдат, — сказал начальник управления, — можете быть свободным.

Я поднялся, попрощался и вышел. Состояние у меня было не из лучших. Я чувствовал обиду и оскорбление, хотя ничего предосудительного в действиях начальников не было. Но я не напрашивался на приглашение присутствовать на совещании, они сами меня туда направили. Разругались, как биндюжники, «...и нате Вам, извольте-ка выйти вон»» А ведь прав был начальник управления. Зайди в батальон днем — полно солдат. Отделённые командиры в работе участия не принимали. Они считали, что они пригоняли рабочую силу, а после этого — и трава не расти. Часто вообще они покидали работу и уходили до конца рабочего дня. Я это знал, поэтому Патрыхин меня выгнал. Наш батальон в это время был стрелково-строительным. Комбат командовал им, как стрелковым. Он несколько раз устраивал среди ночи учебные тревоги с марш-бросками на 5-7 километров. Утром солдаты физически не могли выполнять нормы выработки.

На объект я уже не пошёл. Завтрашний день был выходным. По дороге зашёл в магазин, купил бутылку вина, немного колбасы. Продавщица завернула покупку в аккуратный пакетик, я положил его в ящичек от домашней посылки, в котором осталось немного печения, присланного мне Лией Осиповной. Весь вечер ходил под впечатлением происшедшего. Заметивший моё настроение Данька не лез в душу с расспросами, а старался своими байками, рассказами, анекдотами развлечь меня. На этот раз он подвёл тему разговора о детстве и начал рассказывать байку о своём детстве.

• Нет, хулиганом я не был, но и пай-мальчиком меня не назовёшь. Я был третьим сыном у родителей, причём старшие братья, пусть им земля будет пухом, были намного старше меня. Они оба погибли на фронте. Отец всю войну провоевал, и мы снова стали жить в нашем городе. Из детей я остался один, и родители, по мере возможности, баловали меня. Иногда во мне рождался какой-то бесёнок, и я мог выкинуть какой-то фортель. — В глазах Даньки запрыгали какие-то озорные огоньки, и он перешёл к изложению очередной байки:
  
  
• Наша семья была религиозной. Дома соблюдали кашрут, праздновали религиозные праздники и разговаривали на языке идиш. Свой язык я знал, как и русский. Так вот. Когда во мне начинал играть бесёнок, я собирал ватагу детей, без разницы, какой национальности, и мы шли в одну из многих еврейских лавок (маленький магазинчик). Об этих лавках очень метко сказал еврейский писатель Шолом-Алейхем: «В них все продукты пахнут селёдкой, и только селёдка пахнет керосином». Так вот ватага располагалась около дверей лавки снаружи. Я заходил внутрь и спрашивал продавщицу на еврейском языке: «Бай ойх нейгалах ду»? Нейгалах — это макаронное изделие, которое в дословном переводе на русский обозначает ноготки. Продавщица, пожилая женщина, была в двойном восторге. Во-первых, что появился столь редкий покупатель, во-вторых, что он не постыдился говорить по-еврейски. Когда продавщица отвечала: «Ду, сингалэ, ду» (есть, сыночек, есть), Данька ей говорил: «Кротц зи зих тухес» (чешите Вы себе задницу). После этого диалога продавщица хватала палку или метёлку и гналась за мной с криками: «Хулиган!», «Чтоб тебе...». Мы разбегались в разные стороны. Пожелания продавщицы нас не интересовали.

Милый Данька, сегодня он выкладывался, как только мог, но эффекта он не добился.