Всероссийское театральное общество - 9

  Обостренная любовь к национальной поэзии как правило связана с обретением национального самосознания или с общественным напряжением. Никогда, например, не было на моей памяти большего увлечения поэзией, чем в начале 60-х годов, когда Политехнический музей с его поэтическими вечерами был настоящей Меккой московской интеллигенции, когда поэтов было бесчисленное множество, и поэтические сборники раскупались мгновенно. Странным образом подобная ситуация откликнулась уж очень далеко - в тоталитарном Иране, куда я поехала туристкой в начале третьего тысячелетия. Ошеломительная архитектура и декоративное искусство этой страны не уменьшили потрясения от литературных и в особенности - поэтических страстей народа. Во-первых, дивные иранские городские парки и сады были заполнены читающей публикой (распивать спиртные напитки и флиртовать здесь строго запрещено, а читать пока что можно). Преимущественно молодой. Что живо напомнило мне читальный зал в Сокольниках всё в тех же 60-х годах. Во-вторых, мы наблюдали настоящее паломничество иранцев всех возрастов (но опять-таки с преобладанием молодежи) к могилам великих поэтов. Особенно - к могиле Хафиза в Ширазе. Она расположена в роскошном саду, на возвышении, к ней ведут мраморные ступени. И люди приходят не только поклониться семисотлетнему праху Хафиза, но и стремятся непосредственно вступить с ним в диалог. Приносят сборники его газелей, читают наизусть. Мы видели женщину, судя по всему - молодую, которая, сидя на ступеньке и чуть откинув паранджу, чтобы видеть книгу в руке, читала вслух стихи, как молитву, отчаянно и страстно, а ее маленький сын стоял рядом, охраняя ее покой и гордясь этой функцией. Лицо его было полно решимости, как будто он участвовал в акции неповиновения. И оказалось, что подобные предположения имеют под собой вполне реальную почву. Ведь ничего подобного не видели мы ни на могиле столь любимого и известного в нашей стране гуманиста и жизнелюба Омара Хайяма в Нишапуре, ни на могиле суфия Саади, призывавшего правителей к милосердию, а подданных - к житейскому аскетизму. Хафиз же с его психологией индивидуалиста и вольнодумца, с его обостренным чувством человеческого достоинства, с тираноборческими призывами более других соответствовал, видимо, умонастроениям замученных запретами и канонами сегодняшних иранцев. Особенно страдают от религиозного оцепенения страны женщины. Красавицы-персиянки с головы до ног одинаково закованы в тяжелое и черное даже в жару. Не видно ни возраста, ни красоты, ни индивидуальности, ни украшений. Только вдруг блеснет при движении руки массивный золотой браслет на запястье и тотчас исчезнет в складках паранджи. Порою вот так же вдруг подаст она голос, как на могиле Хафиза. Или даже откроет лицо и проявит характер. Поразительная в этом смысле ждала нас встреча в Пасагардах, древнем персидском городе, первой столице империи Ахеменидов. Там, в частности, находится гробница самого известного персидского царя - Кира, архитектурный прообраз щусевского мавзолея Ленина. Мы поспели туда уже к вечеру, почти к закрытию комплекса. Почти никого из посетителей уже не было: только три или четыре легковые машины, да наш микроавтобус. Насладившись картиной былого величия, мы уже собрались уезжать, когда к автобусу подошли две женщины, пассажирки легковых машин. В руках у них были термосы с горячим чаем и стаканчики. Они угощали. Они хотели общения. И после чая врубили магнитофон, и все мы вместе с ними пустились в пляс. И были сброшены хиджабы, и роскошные их черные и рыжие волосы развевались от движения, и браслеты звенели, и прекрасные лица улыбались. Они нарушили государственный запрет на общение с иностранцами, они нарушили запреты шариата, но были счастливы этим ощущением своей свободы. Хотя бы на миг. А их мужчины гордились и любовались ими. И нам эта встреча тоже запала в память, не меньше, чем гробница Кира. Не знаю, как у других, а у меня при всей моей страстной любви к впечатлениям визуальным, человеческое общение во время путешествий, даже самое простое, играет едва ли не первостепенную роль. И раз уж об этом зашла речь в связи с Ираном, где это общение было максимально ограниченным по определению, расскажу еще об одной встрече. Тоже случайной, но как будто ниспосланной.

  В Иране очень велико искушение рынками. Они великолепны и необозримы. Чего тут только нет! И всякая живность, например, раскрашенные в разные цвета для детской забавы декоративные курочки. И потрясающие ткани, и одежда из них, и ковры, и приправы, и утварь, и старинные предметы обихода, и зеркала в роскошных рамах с сюжетами из Шахнаме, и кальяны...Глаза разбегаются, и всё хочется купить. Но хитом традиционного декоративного искусства стала для меня роспись по эмали: бирюзового национального цвета с тончайшим рисунком настенные тарелки. И я всё искала такую и никак не могла выбрать. Поздно вечером в дивном городе Исфагане после насыщенной дневной программы мы с Толей решили побродить по городу и заблудились. Оказались в лабиринте каких-то трущоб, совершенно не освещенных и безлюдных в этот поздний час. Потом выяснилось, что это задворки старого рынка с массой подсобных служб, подвалов, помоек и околорыночных прихлебателей. Если и попадались на пути отдельно взятые фигуры, то такого вида, что спрашивать у них дорогу было боязно, да и на каком языке?! Мы, было, совсем уже загрустили, как вдруг (как в Сне Татьяны из "Евгения Онегина", шалаш убогий, и ярко светится окошко) - ярко освещенное, без занавески окно в стене. В окне большая комната, в середине ее круглый стол, за которым работали человек шесть-семь мужчин и женщин разного возраста, а по стенам развешаны десятки изумительных тарелок, как раз таких, что я искала. Еще мы с улицы разглядели на стене диплом в рамочке на французском языке. Это решило наши дальнейшие действия: потоптавшись у окна, мы вошли внутрь и попали в оазис среди трущобной пустыни.

  Здесь говорили и по-французски, и по-английски. Диплом в рамочке был выдан за призовое место на Международной выставке декоративного искусства в Париже, а изготовлением высочайшего вкуса и мастерства тарелок занималась большая семья во главе с элегантным седым красавцем: дети, их супруги, внуки. В данный момент они тончайшими кисточками наносили роспись по готовому фону. Разумеется, мы выбрали и купили потрясающую тарелку, но этим дело не ограничилось: тут же появился чай, и нам нашлось место за общим круглым столом. Общение было легким и неформальным. Как нам когда-то в период железного занавеса, иранцам хотелось общаться с "потусторонним" миром, они шли на общение бесстрашно, но сохраняли при этом поразительное достоинство. Даже торговцы на рынке ничего вам не навязывали и не бежали за вами, сбавляя цену, а при случайных встречах, вроде этой, иранцы безупречно находили точное соотношение между гостеприимством и достоинством...