Верховина. Подруги. Любовь - 8

  С Толей в Москве мы встречались каждый день. Ходили по ресторанам и по друзьям, его и моим. Все всем нравились. Мы находились в состоянии тотальной влюбленности, и хотелось, чтобы и всем остальным людям было хорошо. Я решила женить Романа на своей подруге Тане Ацаркиной. Она и ее семья заслуживают того, чтобы рассказать о них подробнее.

  Мы познакомились, когда нам было лет по 12-13. Я гостила у Верки на съемной даче в Пушкино, а у Ацаркиных там, в поселке Моспроекта был собственный большой дом аж с довоенных времен. С большим участком и садом. Потом выяснилось, что практически собственный деревянный дом был у них и в Москве, в Сретенском тупике. Оба дома - и в Москве, и в Пушкино - были открытыми, там постоянно толклись люди. Многочисленные родственники, друзья и просто знакомые любили приходить к Ацаркиным, потому что там всем были рады, стол стоял постоянно накрытым, как у Прозоровых в "Трех сестрах", а уют, комфорт, радушие ассоциировались с домом Турбинных (стали ассоциироваться, после того как мы прочли "Белую гвардию"). Планировка была смешная: кухня совмещалась с ванной, а туалет был через площадку на холодной лестнице. Однако по тем коммунальным временам жилище казалось роскошным. Мебели внимания, видимо, никогда не уделялось: она была разнородной и случайной. Зато в серванте стояла коллекция драгоценного фарфора, преимущественно чашечки, которые и в руки было страшно взять, такие они были хрупкие и воздушные. Но хозяева неизменно подавали в них чай. Увлечение было семейным, коллекция пополнялась постоянно. Так же увлеченно покупали и столовое серебро. Серебряное.

  Здесь было принято оказывать знаки внимания друзьям дома: пригласить с собою в концерт или подарить дефицитную книжку. Однажды Таня подарила мне только что вышедший (1953 год) малоизвестный роман Золя "Страница любви". Начать с того, что сам факт привел меня в смятение, потому что отдарить мне ее было нечем, а задаром взять было неловко: комплекс нищих. И я, безмерно удивив и, возможно, даже обидев Таню, принесла ей 4 рубля 70 копеек (книга у меня до сих пор сохранилась с указанием стоимости), выпрошенные у мамы. Благо, Золя, наряду с Чеховым и Буниным, был маминым любимым писателем. Два зифовских издания - "Западни" и "Дамского счастья" в нашей библиотеке были зачитаны до дыр и аккуратно переплетены заново. Мама любила Золя за истовый реализм в изображении нелегкой жизни персонажей, а я - за восхитительные подробности в описаниях. Особенно - в "Дамском счастье", где один за другим представали перед глазами отделы огромного магазина, наполненные сотнями невиданных предметов. В "Странице любви" история ворованной любви красавицы Элен и доктора Деберля сопровождалась постоянными картинами Парижа, "который неустанно смотрит своим каменным взором на смех и слезы этих людей", как написал сам Золя о своем замысле. И наизусть я запомнила на всю жизнь последнюю строчку романа: "Мертвая Жанна навеки осталась одна пред лицом Парижа". Эта Жанна, двенадцатилетняя дочка Элен, умирала от скоротечной чахотки, но, на самом деле, от ревности: узнав о любви матери, она почувствовала себя чужой девочкой...Своей смертью она разрушила любовь Элен и доктора.

  К Ацаркиным любили приходить еще и потому, что это была счастливая семья, и с ними было интересно - и со всеми вместе, и с каждым порознь. Родители - Александр Николаевич Ацаркин и Адель Соломоновна Посвянская происходили из Польши: он - из Варшавы, она - из Калиша, и у Александра Николаевича даже польский акцент сохранился, хотя в Россию он переехал мальчиком. Небольшого роста, черная кудрявая голова, живая мимика, холерический темперамент, громкий голос оратора. В мои детские годы у таких мальчиков в школе было прозвище Пушкин. Но к Александру Николаевичу оно едва ли было применимо, потому что с самого отрочества он определил себе революционное поприще и свой путь на этом поприще начал с того, что сдал в Комбед все мамины драгоценности. В Москве в 1918 году в 14 лет стал одним из первых комсомольцев, работал и в райкоме, и в МК, и в разных издательствах, и на стройках пятилетки, окончил Университет, а потом и сам стал преподавать историю партии и историю комсомола в МГУ. Прошел войну, защитил докторскую. Нормальный жизненный путь советского интеллигента, разве что репрессиям не подвергался. Удивительной особенностью Александра Николаевича было то, что, человек умный и прекрасно разбирающийся в "текущем моменте", он, тем не менее, до конца жизни оставался истово верующим коммунистом и горевал об ошибках и отклонениях, не допуская ошибочности самой идеи. Яростно защищал советское воспитание и советский образ жизни и обладал системой достаточно убедительных аргументов. Во всяком случае, сына Вадима, талантливого физика, умнейшего аналитика, он сумел заразить своим коммунистическим идеализмом. Когда Дима вступил в партию и все спрашивали, зачем он это сделал, потому что ясно было, что не ради карьеры, Дима спокойно объяснил, что чем больше порядочных людей будет в партии, тем лучше для общества.

  Адель Соломоновна, как это нередко бывает именно в счастливых семьях, являла собой полную противоположность мужу. Статная, красивая, спокойная, несогласная практически со всеми постулатами Александра Николаевича, она держала свой трезвый и скептический ум при себе, поставив его исключительно на службу любимому делу - преподаванию польского языка на филфаке в МГУ, где ее обожали, и детям - Диме и Тане, обеспечивая им фантастически счастливое, эталонное детство. Их учили всему, и они сами всё умели. Велосипеды, лыжи - беговые и горные, коньки, теннис, походы на байдарках, регулярные концерты в Консерватории и Зале Чайковского, лучшие пластинки и первые проигрыватели, все книжные новинки - они всё успевали. И были неразлучны. Гостям любили демонстрировать сеансы "психологических опытов", разработанные не без влияния популярного в тех годы Вольфа Мессинга. Гости загадывали какого-нибудь великого человека. Водящий (обычно Дима) угадывал, а медиум (обычно Таня) внушал. Внушение состояло из однообразных клишированных фраз типа: Все его знают, Никто его не знает, А ты его знаешь и т.д. Это был придуманный ими код, который никто из нас так и не сумел разгадать. Но, как правило, задуманное имя разгадывалось на первой же минуте. Иногда и без шифра, на одной интуиции.

  Отношения между братом и сестрой выглядели настолько идеально близкими, обоюдно покровительственными, заботливыми, дружескими, что с трудом можно было себе представить, какими же должны были быть их будущие супруги, чтобы новый союз оказался предпочтительней. Тем более, что для Тани с Димой, как и для меня, и как для поколения в целом, отнюдь не сексуальные отношения были главными в браке.

  В доме полно было диминых друзей и таниных подруг, контекст, своего рода, для возможных романов. И возможность романа витала в воздухе. Все девочки с ожиданием поглядывали на Диму, который, казалось, этого не замечал, а юные гении физфака кружили вокруг умной и независимой Тани, слишком гордой, чтобы с ними кокетничать. Так продолжалось немало лет. Чтобы сдвинуть дело с мертвой точки, понадобились пришельцы, не знакомые со сложившимися в этом доме правилами игры и действующие по своим собственным законам. Так, за Димой явилась однажды Ира Викторова. Математик по профессии, сильная и целеустремленная, близкая к диссидентским кругам (ее первым мужем был сын академика М.А.Леонтовича, известного не только борьбой с "лысенковщиной", но и активной помощью правозащитникам), Ира ухаживала за Димой, как мужчина ухаживает за женщиной, приготовившись к длительной осаде. Оказывала ему бесконечные знаки внимания: приглашала в концерты и на спектакли, оставляла безымянные подарки под дверью, приносила модные книги, вроде зарубежных изданий Набокова. Незаметно и ненавязчиво занималась хозяйственными делами на даче, завоевывая тем самым поддержку родителей. Невзначай демонстрировала свои таланты (она хорошо пела), ум и знания. Знакомила со своими самыми интересными друзьями (по принципу "короля делает окружение" или "скажи мне, кто твой друг...") и была во всем этом невероятно изобретательна. Инертный Дима, в конце концов, сдался, справедливо полагая, что так сильно, преданно и настойчиво вряд ли кто еще его полюбит. Брак оказался прочным, на всю жизнь.

  Друг Толи Роман Гин происходил из семьи крупного юриста, но по стопам отца не пошел, а стал строителем. В нем странно соединялась природная внутренняя тонкость и артистизм с благоприобретенными в профессиональной среде деловитостью и напористостью, а также - с запоздалым мальчишеством. Женщинам он нравился и отвечал им взаимностью. Был женат, но неудачно. Вполне возможно, что причиной развода послужил изначальный мезальянс: высокое служебное положение тестя требовало от Романа более решительных карьерных продвижений, что, в свою очередь, требовало поступков, которые Роману делать не хотелось. В интеллигентность дома Ацаркиных он шагнул, как в другое измерение. Таня как будто совершенно не соответствовала сложившимся у него критериям женской красоты. Похожая на Алису Фрейндлих, с живым, изменчивым лицом, остроумная, но сдержанная, она предстала инфантой некоего экзотического, необычайно притягательного государства, и эмоциональный Роман прямиком устремился к новому мезальянсу. Против ожидания его натиск сильного сопротивления не встретил. Должно быть, даже самому что ни на есть интеллигенту, в конце концов, надоедают бесконечные подтексты и умолчания во взаимоотношениях, и хочется услышать прямые признания, увидеть непосредственные изъявления чувств и испытать решительные действия.

  Таня и Роман женились вскоре после нас с Толей, родили двух сыновей, переехали на новую квартиру, и я довольно долго гордилась своими талантами свахи. Пока они не развелись, прожив вместе лет двадцать. В результате я потеряла подругу. Таня считала, что развестись с Романом должны и все ее друзья, а я этого не сделала. В результате она обиделась, а я не стала оправдываться и просить прощения. Не захотела принять судьбу своего сюзерена. Удивительно, но с друзьями "со стороны жениха" сама Таня общаться продолжала.

  Мы с Толей гуляли недолго, два месяца. Когда в Москве кончились неизведанные рестораны, решили перейти на домашнюю пищу. Седьмого мая 1966 года наш брак был зарегистрирован. Как водится, я забыла дома паспорт, и Гин на такси отправился за ним. Обручальных колец не было - считалось мещанством. Вместо свадебного платья, я сшила кремовый, годный для повседневной жизни костюмчик с короткими рукавами. Не было и дорогих подарков. Лилечка, Лера и Лена подарили символы семейного уюта, как они считали, - ночной горшок, шлепанцы и что-то третье, такое же ненужное. Мы и не рассчитывали на подарки. По талону в Салон для новобрачных, выданному при подаче заявления в ЗАГС, я купила светлые туфли. Почему-то решили не приглашать родителей. Очевидно, чтобы отойти от модели традиционной свадьбы. Потом я поняла, как это им было обидно. Но моя мама все равно пришла, и я была рада. Сняли отдельный кабинет в ресторане гостиницы Пекин, выбранном за экзотику: там готовили китайские повара. Но гости ничего китайского заказывать не стали, а ели примитивные европейские отбивные и салаты. Только мы с Романом рискнули попробовать знаменитые тухлые яйца, которые, якобы, закапывают в землю на долгое время. Вкус оказался, как у обыкновенного крутого яйца.