Верховина. Подруги. Любовь - 3

  А пока что я с тремя подругами еду в Ужгород, где нас уже ждут автобусы до международного молодежного туристского лагеря "Верховина". Нам по двадцать пять, мы полны энтузиазма, и у нас прекрасное настроение.

  Лагерь, довольно убогенькая стандартная турбаза (тогда, впрочем, и такие были наперечет), находился в 12 километрах от Ужгорода, на горе, неподалеку от сел Каменица и Невицкое и от развалин древнего Невицкого замка, построенного чуть ли не в 12-ом веке. Пока мы поднимались в гору, стало ясно, что лыжи, привезенные из дома, здесь вряд ли понадобятся: снег дружно таял, вода журчала, и пахло мокрой землей и талыми листьями. Хорошо, что я надела короткие красные ботики с толстыми и узорными дагестанскими носками. В них можно было ходить и по лужам. На следующий же день я этим и занялась, поскольку день был солнечный и совершенно весенний. Дойдя до дороги, спускающейся вниз, к Ужгороду, я увидела двух молодых людей на распутье. Они о чем-то спросили: то ли, про дорогу, то ли про режим дня в лагере. Я ответила. Мы познакомились. Одного, что был повыше и пообщительней, звали Роман. Тогда казалось, что он похож на Монтана, но позднее окажется, что очень сильно - на Гафта. Второй, ростом пониже, смуглый, очень стильно одетый - в синюю суконную морскую робу поверх свитера, помалкивал. Его звали Анатолий.

  В те далекие шестидесятые годы подобные молодежные лагеря только начали появляться и свидетельствовали, как и семинары творческой молодежи, об активизации деятельности ВЛКСМ. И тем и другим Комсомол прикармливал предполагаемых своих активистов. Поэтому публика в лагере была отборная и немногочисленная, что способствовало общению. Как-то сразу у нас сложилась отличная компания, куда вошел вальяжный Ося Оффенгенден, график и карикатурист, тогда работавший в журнале "Юность", его коллега по журналу Ваня Бронников, тоже художник, и Борис Бергельсон, умный физик из Института теоретической и экспериментальной физики. Теперь к этой компании присоединились и Роман с Анатолием.

  Мы пребывали в каком-то безудержном веселье. Острили беспрерывно, пели, сочиняли капустники (у кого-то случился день рождения), бродили по альпийским лугам и покупали у крестьян молоко, пахнущее орехами, и приохотились к популярному в зимнее время в Закарпатье напитку - глинтвейну. В Ужгороде на каждом шагу стояли палатки, где ждал тебя на керосинке чайник с горячим вином, преимущественно - Изабеллой, заправленным корицей, гвоздикой, имбирем, лимонными корками и еще, бог ведает чем. Оно согревало, приводило в состояние шальной беспечности, и к нему в придачу полагалась разученная на каком-то "средне-славянском" языке местная песня: Нема ниц, нема ниц, нишко було чесяць корун, теперь нема ниц. Не ручаюсь за точность языкового воспроизведения, но смысл-то ясен: всё пропито, еще вчера было десять крон, а теперь - ничего.

  Бродить по Ужгороду было славно не только из-за вина. Город выглядел хотя и захолустьем, но европейским, милым, достойным, обаятельным. Гастрономический интерес вызывали также местные кондитерские изделия. Особенно пирожные с заварным кремом, особый вкус и легкость которому придавала лимонная цедра. И я вспомнила, что в Главгазтоппроме работал кондитером в спецбуфете некий Александр Филиппович, чрезвычайно достойный, не советского вида мужчина, который однажды угостил маму (а она принесла мне) вот таким же, с заварным кремом на цедре пирожным. Потом я выяснила у мамы: он был из Закарпатья. Еще в Ужгороде продавались писанки - чудесно расписанные деревянные яйца, а также и другие изделия из дерева. Однако юношей из нашего молодежного лагеря более всего привлекало в городе обилие качественных алкогольных напитков. Тогда, как, впрочем, и сейчас, отдых без выпивки был вроде и не отдых, и между Верховиной и городом, туда - стремительно и нетерпеливо спускаясь, обратно - вальяжно и удовлетворенно взбираясь, фланировали оживленные стайки страждущих. Наш девичий квартет к алкоголю не прибегал, потому что нам и так было весело.