Верховина. Подруги. Любовь - 2

  ...Третьей моей спутницей в Прикарпатье была Лена Ракитина. С ней мы познакомились и стремительно подружились в журнале "Театр": два молодых дарования. Она была аспиранткой в Институте искусствознания у Константина Лазаревича Рудницкого, специалиста по Мейерхольду и другим опальным мастерам театра. Писала про сценографию, используя в интересах театра свое искусствоведческое образование. Образованная, разумная, в юморе склонная к сарказму, Лена при этом с удовольствием и не без артистизма играла бебешку, благо внешность (миниатюрная востроносенькая блондинка-лисичка) позволяла. Наш любимый аттракцион в молодежном лагере был - поставить ее на стул, чтобы она прочитала стишок. Или она сама садилась за фортепьяно и исполняла детскую песенку. Как и полагается любимому и балованному ребенку. Кстати, и семья у нее была благополучная, профессорская со старшим братом, защитником и покровителем, а после раннего и вполне удачного брака Лена сумела стать блестящим организатором своей жизни. К моменту нашего знакомства у нее был чудесный муж Вася Ракитин, искусствовед, как и она сама, специализирующийся на русском авангарде. Поскольку писать об авангарде долгие годы можно было разве что в Самиздат, Вася рано начал специализироваться на экспертной и кураторской работе и вместе со знаменитым искусствоведом Владимиром Ивановичем Костиным, также занимавшимся советским искусством 20-30-х годов, создал в 60-е годы первый Клуб коллекционеров при МОСХе. В те годы русский авангард в России собирало человек 5-6 коллекционеров, но были заинтересованные лица на Западе. Васе и самому удалось собрать некую коллекцию, и завоевать репутацию серьезного эксперта на Западе. Так что, в отличие от многих, Ракитины, покидая СССР в середине 80-х годов, уезжали не в неизвестность, не в нищету и скитания. У Васи был контракт в Германии.

  Кроме Васи, у Лены была прекрасная кооперативная квартира в центре Москвы, в Угловом переулке. В убранстве этой квартиры проявился прекрасный вкус хозяев. Как и с русским авангардом, они опережали моду времени, и, когда все выбрасывали старинную мебель и покупали стенки из ДСП и диваны-раскладушки, Ракитины разыскали, например, у какой-то старушки павловский комод красного дерева. Были и старые стулья, и старая кровать. И меня, помню, потрясло, что на этой широкой кровати они спали под двумя (у каждого - свое) одинаковыми одеялами. Шикарно и удобно!

  Но, главным в этой квартире были свидетельства страсти к художественному коллекционированию. Прежде всего, картины, рисунки, гравюры. Хорошо помню прекрасный городской пейзаж Александра Лабаса. Видимо, его появление в доме было как-то связано с открывшейся в 1966 году на Кузнецком мосту первой после запрета на формализм в 1935-36 годах выставкой художника (групповой). Ну и, конечно, предметы народной культуры. Ездить по стране тогда было дешево. Из дальних деревень России, Закарпатья, Молдавии - отовсюду Ракитины везли иконы на доске и на стекле, наивные картинки, старинную утварь, одежду из бабушкиных сундуков - блузы, сарафаны, рубахи, которые мы с восторгом примеряли, керамику всех видов, на которой мы ели... Неудивительно, что в квартиру эту с удовольствием приходили гости, всегда тщательно отобранные и умело совмещенные "по интересам". Иногда даже слишком жестко отобранные. Однажды, получив приглашение, я спросила, будет ли ближайшая и очень верная подруга Лены, тоже искусствовед. Она мне очень нравилась. Нет, - ответила Лена, - она не вписывается. Уж и не знаю, почему вписывалась я, но Лена явно "угощала" мной гостей в своем салоне, и отношения наши длились довольно долго, так что я уже считала Лену близким и надежным другом. Тем неожиданнее была развязка.

  Как-то в разгар взаимного доверия Лена обронила чуть высокомерную фразу о том, что люди не понимают, не чувствуют взаимоотношений: я, мол, уже от человека отхожу, а он все продолжает вести себя так, будто мы близки. Фраза насторожила меня, во-первых, самим фактом "отхода" от близкого прежде человека - без ссоры, без всякой видимой причины. А, во-вторых, я с моей вечной мнительностью "чужой девочки" сразу подумала, как бы мне не пропустить этого момента, когда от меня начнут отходить, а я все буду лезть со своей дружбой. И, когда несколько лет спустя я почувствовала некоторую отчужденность с ее стороны, я прямо спросила, правильно ли я эту отчужденность трактую. Лена подтвердила, что отходит, и я спросила, почему. "Я тебя уже проанализировала",- ответила подруга. Когда прошла обида и удивление (я впервые в жизни столкнулась со столь откровенным прагматизмом), я с удовлетворением подумала: как видно, не такая уж я простая штучка, раз умной Лене пришлось потратить столько лет, чтобы меня раскусить. Да и какой прок ей был от этого анализа?! Но зла я на нее не держу, потому что в ее прекрасно организованной жизни есть сторона, которая вызывает мое особое сочувствие и восхищение. Сын Дима.

  Когда мы познакомились, Диме, хорошенькому беленькому мальчику, было года три-четыре. Видела я его мало, но все время слышала разговоры о врачах, которым его показывали, и даже старухах-знахарках. Тогда мы не знали слова аутизм, которое вошло в обиход после фильма "Человек дождя" (1988), но как предмет не назови, суть его не изменишь. Дима оказался аутистом. И в продолжение всех последующих лет Лена строила Диме счастливую судьбу. Поскольку аутизм - это, прежде всего, трудности общения с другими людьми в сочетании с уникальными способностями и интуицией, Диму стали учить на художника, определив направление примерно как наивный авангард. Эта ниша была свободна. А дальше уже делом профессионального художественного менеджмента, которым и Лена, и Вася владеют отлично, делом налаженных контактов и умного пиара было постоянное устройство выставок и творческих вечеров Димы в России и в Европе. Продажа его картин в частные коллекции и в музеи, причем, самые солидные, такие, как Русский музей в Питере или Центр современного искусства в Москве. Участие в аукционах и форумах современного искусства, статьи в прессе и в Интернете. Существует часовой документальный фильм о Диме. Сообщество родителей детей-аутистов требует, чтобы Лена написала книгу о становлении Димы. А два года назад, гуляя по Парижу, я в шикарном квартале Маре увидела галерею, на которой было написано "ДИМА". Словом, почти пятьдесят лет родительского служения дали отличный результат: Дима счастлив, знаменит, богат, будущее его обеспечено.