Неизвестно, как долго бы еще оставалась я в столь полюбившемся мне Институте среди симпатичных людей, и как бы вообще сложилась моя дальнейшая судьба: могла бы и здесь защититься и найти свою нишу в науке о Востоке, если бы не возникли совершенно новые и непредвиденные обстоятельства. В результате мои идиллические представления об Институте и его небожителях рухнули, и мне открылась простая истина: не может быть идеального общества в одном отдельно взятом Институте, если ты живешь в СССР.
В начале зимы 1968 года по рукам ходило Письмо, обращенное в адрес Президиума Консультативного совещания коммунистических партий в Будапеште. Тогда текста я не знала. Привожу его сейчас:
В последние годы в нашей стране проведён ряд политических процессов. Суть этих процессов в том, что людей в нарушение основных гражданских прав судили за убеждения. Именно поэтому процессы проходили с грубыми нарушениями законности, главное из которых - отсутствие гласности.
Общественность больше не желает мириться с подобным беззаконием, и это вызвало возмущение и протесты, нарастающие от процесса к процессу. В различные судебные, правительственные и партийные органы, вплоть до ЦК КПСС, было отправлено множество индивидуальных и коллективных писем. Письма остались без ответа. Ответом тем, кто наиболее активно протестовал, были увольнения с работы, вызовы в КГБ с угрозой ареста и, наконец, самая возмутительная форма расправы - насильственное заключение в психиатрическую больницу. Эти незаконные и антигуманные действия не могут принести никаких положительных результатов, - они, наоборот, нагнетают напряжённость и порождают новое возмущение.
Мы считаем своим долгом указать на то, что в лагерях и тюрьмах находятся несколько тысяч политзаключённых, о которых почти никто не знает. Они содержатся в бесчеловечных условиях принудительного труда, на полуголодном пайке, отданные на произвол администрации. Отбыв срок, они подвергаются внесудебным, а часто и противозаконным преследованиям: ограничениям в выборе места жительства, административному надзору, который ставит свободного человека в положение ссыльного.
Обращаем ваше внимание также на факты дискриминации малых наций и политическое преследование людей, борющихся за национальное равноправие, особенно ярко проявившееся в вопросе о крымских татарах.
Мы знаем, что многие коммунисты зарубежных стран и нашей страны неоднократно выражали своё неодобрение политическим репрессиям последних лет. Мы просим участников консультативной встречи взвесить ту опасность, которую порождает попрание прав человека в нашей стране.
Обращение подписали:
I. Алексей Костерин, писатель, Москва, М.Грузинская, 31, кв.70 .
2. Лариса Богораз, филолог, Москва, В-261, Ленинский проспект, 85, кв.З,
3. Павел Литвинов, физик, Москва, К-1, ул. Алексея Толстого, 8, кв.7.
4. Замфира Асанова, врач, Янги-Курган, Ферганская область.
5. Пётр Якир, историк, Москва, Ж-280, Автозаводская, 5, кв. 75.
6. Виктор Красин, экономист, Москва, Беломорская ул., 24, кв.25.
7. Илья Габай, учитель, Москва, А-55, Новая Лесная ул., 18, кв.2.
8. Борис Шрагин, философ, Москва, Г-117, Погодинка, 2/3, кв.91.
9. Анатолий Левитин-Краснов, церковный писатель, Москва, Д-377,
3-я Новокузьминская, 23.
10. Юлий Ким, учитель, Москва Ж-377, ул. Рязанский проспект, 73, кв.90
Разумеется, с написанным трудно было не согласиться. Вопрос был лишь в том, готов ли ты подписать, отдавая себе отчет, что рискуешь всем.
"Я прочитал это письмо раз, потом второй. В груди моей разлилось радостное и небывалое чувство - почти что счастье. Кто мог написать письмо, в котором огненными буквами было начертано всё, о чём я думал все эти годы, и особенно последние недели? [...] Десять человек уже подписало до меня. Я почти всех их знал или, во всяком случае, слышал о них. Быть в одном ряду с Ларой Богораз - это великая честь. С Павлом Литвиновым и Петром Якиром! [...] Я вспомнил Плевако, знаменитого русского адвоката, защищавшего убийцу-священника и говорившего суду об его единственном грехе в жизни, который нужно простить. Я не священник и как будто бы не убийца, но могу я один раз в жизни позволить себе поступок, для которого я жил и которым всегда буду гордиться?"
Это кусочек из воспоминаний Юрия Яковлевича Глазова. Тихий, скромный, глубоко верующий человек, он специализировался в области тамильского языкознания, то есть, был редким специалистом и порядочным человеком. У него была жена и двое маленьких сыновей. Поскольку письмо было немедленно отправлено по адресу и сразу же обнародовано враждебными голосами, в Институте о нем узнали в тот же день. Надо сказать, что как раз в это время по рукам ходило довольно много различных писем с протестами против всякого рода политических несправедливостей. Еще не зная, чем это может грозить, люди охотно подписывали послания. В Институте оказалось тридцать подписантов. Из них КГБ выбрал семь, чтобы наказать в назидание другим. Кроме Глазова, в семерку входили Занд, Пятигорский, Фильштинский, Елена Семека, Татьяна Елизаренкова и Бабаев. Бабаев тотчас же покаялся и от подписи отказался. Елена Семека просила руководство страны обеспечить гласность суда над Гинзбургом - случай локальный. В эпицентре карающего возмездия власти оказался Глазов, которого решили уволить. Чуть с меньшей силой оно ударило по Занду и Пятигорскому. Михаил Занд, один из самых известных в мире востоковедов с широчайшим диапазоном научных интересов (иранистика, арабистика, гебраистика), переводчик и составитель словарей, автор фундаментальных исследований по истории классической персидской литературы, только что, в 1967 году выпустил монографию о персидской поэзии - "Шесть веков славы". О ней много писали и говорили, перевели на английский и персидский языки.
Александр Пятигорский, знаток санскрита и тибетского, переводчик древних индусских и буддийских священных текстов, выдающийся философ, лектор Тартуского университета, соавтор Мераба Мамардашвили в книге "Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке", прозаик, получивший премию Андрея Белого...
Свободное копирование
