Армения и комсомол - 2

  На семинар нас повезли и в Армению. Целый самолет. Я сразу обратила внимание на молодую женщину, которая старалась не уходить надолго и далеко от туалета. Ее укачивало. Бледная, с зажатым в руке лимоном, она все равно была необычайно привлекательна и стройностью, и красотой, и элегантностью. Но не в дамском, а в артистическом смысле этого слова. Как бывает элегантен художник за работой. Черная водолазка (они только входили в моду), черные брюки. Потом мы оказались с ней в одном номере. Ее звали Лариса Шепитько. Она только что сняла свой шедевр - "Крылья", который мне там же, в Ереване, и посчастливилось увидеть. Запомнился Александр Митта, тоже снявший к тому времени один из лучших своих фильмов - "Звонят, откройте дверь", художник Игорь Обросов, целая делегация молодых талантов из Болгарии и среди них чрезвычайно грустная женщина, почему-то вызывавшая этой неизбывной грустью своей повышенный интерес со стороны мужчин. На следующих год она выйдет замуж за Юру Ханютина, моего будущего начальника и друга в Институте кино ... Но больше всего запомнились армяне. Казалось, всё, что было лучшего в культуре этого народа, как старой, так и современной, щедро, с истинно армянским гостеприимством выложили из закромов на скатерть-самобранку. Каждый вечер нас поражали талантами музыканты, танцоры и певцы. Например, девочка лет тринадцати, восходящая звезда джаза, с таким мощным голосом, с такой идеальной музыкальностью и ранним профессионализмом, что все были потрясены. Концерты давали в недавно открытом кафе на недавно (в 1963 году, к 250-летию поэта) построенной улице Саят-Нова. Ереванцы этой улицей и этим кафе гордились. Улица была пешеходной, обсажена розами и плодовыми деревьями, вымощена клетчатой плиткой, и через каждый двести шагов - медные фонтанчики с чудной питьевой водой и стелы с мозаикой. Был на этой улице и бассейн, повторяющий очертания озера Севан. В бассейне плавали черные и белые лебеди. Само же кафе бросало вызов общепитовскому дефициту, поскольку в Ереване, как и в других городах нашей необъятной родины, пойти посидеть-пообщаться было некуда. Оно бросало вызов и традиционному монументальному искусству, потому что мозаичный портрет Саят-Нова был выполнен вовсе не в канонической героической манере, а рядом с "исполненной очей" ланью и с кяманчой в руках. Такой большой струнный инструмент. Программу, которой нас потчевали, тоже нельзя было назвать банальной. Она, если не считать джаза, почти целиком состояла как раз из традиционных, но к тому времени подзабытых национальных армянских танцев, песен и музыки. Дело в те времена небезопасное: могли и в национализме обвинить. Неслучайно же землячество московских армян существовало как тайное общество. Среди народных мелодий более всего запали в душу "Ласточка" и "Ов, сирун, сирун". Первая - лирико-повествовательная, вторая - жалобно-томительная. Обе - исключительно мелодичные и про любовь. Армянские мужчины предпочитали хоровое исполнение запрещенного с 20-х годов марша "Проснись, лао". И именно это стремление к национальному единению - неважно вокруг чего тронуло меня и взволновало. Не в последнюю очередь - единение вокруг церкви. В России тогда этого не было. Здесь же вся ереванская интеллигенция приезжала в Эчмиадзин на службы, пела в церковном хоре, слушала духовную музыку Комитаса. Объединяли и памятники национальной культуры. Спасибо организаторам, нам показали тогда и языческий античный храм Гарни, и христианский монастырь Гегард, и курортно-богемный Дилижан. В Гегарде как раз и наблюдала я потрясающую сцену единения. Скорее всего, местом действия была вырубленная в скале усыпальница ХШ века Верхний Жаматун: именно там, как в Пантеоне в Риме, свет проникает в помещение через купол, открытый в небо. И именно там удивительная акустика. Группа сопровождавших нас организаторов Семинара, преимущественно комсомольцы, но также и армянская творческая молодежь, находившаяся, как это обычно бывает, в оппозиции к власти, а, стало быть, и к комсомольским функционерам, вся собралась в центре Жаматуна, под круглой прорехой в небо, через которую падал легкий снег. Как в танце или в ритуале, они образовали круг, обняв друг друга за плечи, склонив головы, и вдруг запели так слаженно, так вдохновенно, как будто это и было делом их жизни, общим для всех и необычайно важным. Значительность происходящего передалась всем присутствующим, хотя никто не знал, о чем они пели. Когда песня кончилась, никто не знал, как себя вести, так велика была напряженная сосредоточенность. И тогда кто-то включил магнитофон со специально принесенными сюда записями Азнавура, переключив тему в другой регистр.