Институт народов Азии - 2

  Работать в Институте мне нравилось во всех отношениях. Нравилось писать отчеты о политике Франции в Азии и постоянно следить за французской прессой. Нравилось переводить на конгрессах и съездах, а также сопровождать гостей Института в поездках. Однажды зимой я оказалась с директором парижского Института Восточных языков Мирамбелем и его супругой во Владимире и Суздале. От этой поездки осталось два сильнейших впечатления. Первое - случайная встреча в ресторане владимирской гостиницы. Нас кормили кстати, очень вкусно, в специальном зале для иностранцев, мрачноватом и обитом деревянными панелями, и там мы встретились с Лилей Лунгиной, которая тоже путешествовала с двумя французами. Уже не помню, кто именно это был. Разговорились. И в результате я довольно скоро получила по почте третью и четвертую книги "В поисках утраченного времени" Пруста. Это было счастье, так как к тому времени я прочла только первые две...

   Очень нравилось общаться с сотрудниками Института народов Азии. Их можно было разделить примерно на три категории. Первая - низший и средний состав, включающий научно-технических и частично - младших научных сотрудников, - исключительно "дочки-матери", как назовут позднее ВНИИ киноискусства, специально созданный, чтобы трудоустроить близких родственников кинематографистов. Что, кстати, вовсе не означало низкого уровня труда. Наследников каких только знатных имен здесь не было: партийных деятелей и военачальников, дипломатов и авиаконструкторов, архитекторов и кораблестроителей, академиков и журналистов и даже ставшая взрослой очаровательная бурятская девочка Геля, подносившая Сталину цветы и запечатленная у него на руках на известной фотографии...

  Поскольку я и сама состояла в низшем эшелоне, то больше всего с его представителями и общалась. В неприсутственные дни у нас оставалось время и пробежаться по городу по своим делам, и поболтать. Сколько удивительных историй было выслушано! У нас в Отделе международных вопросов, кроме уже названной Екатерины Федоровны Рассадиной, в технических сотрудниках состояла Нина Иванова, недавно вернувшаяся из Исландии и буквально бредившая этой страной. После средней школы она, пройдя колоссальный конкурс, поступила на Курсы стенографии и машинописи при МИДе СССР. Это было закрытое учебное заведение, куда принимали только по рекомендации Комитета комсомола. Кроме машинописи и стенографии, учили иностранным языкам, архивному делу и после окончания посылали работать в советские посольства. Это был самый надежный способ попасть за границу и шанс устроить свою дальнейшую судьбу.

  Нина была очень хороша собой, и неудивительно, что к ней липла мужская составляющая коллектива нашего Отдела. Однако она вела себя так подчеркнуто резко, отшивала всех подряд так решительно, что я однажды спросила, почему она так себя ведет. Привычка, - ответила Нина. И рассказала, что отправляя юных девушек за границу, МИД требовал от них не только отличных знаний и умений, но и медицинского освидетельствования на предмет девственности. Повторно они должны были пройти то же самое освидетельствование по возвращении из-за границы. Отсюда и привычка обороняться у одних и, видимо, принятие всякого рода перверсий у других. Но если для Нины Институт был местом, где следует застегиваться на все пуговицы, то другие вели себя куда более раскованно: режим был вольный, в Институте по неприсутственным дням пусто. Однажды в рабочее время у одной шустрой девушки случился запланированный (правда, на другое время) выкидыш. Бедняжка мучилась довольно долго за занавеской, где были сложены архивы, мы помогали подручными средствами, как могли, и никто из посторонних ничего не заметил, никто не нарушил процесса, окончившегося, к счастью, благополучно.

  Вторая категория сотрудников была совсем немногочисленна, вовсе не стремилась себя обнаружить, но придавала Институту особую пикантность и обаяние. А также политическую значимость. То были изгнанники и беглецы, попросившие политического убежища, а, возможно, и нелегалы. Бывшие ханы, особы некогда правящих домов, политические деятели, разоблаченные резиденты, несогласные и преследуемые всякого рода. Живописного и нездешнего вида, она играли в нарды и перебирали четки, носили бороды, платки и тюрбаны. Директор Института Бободжан Гафуров, маленький, кругленький и хромой, до своего московского назначения в 1956 был Первым секретарем ЦК КПСС в Таджикистане и привык, должно быть, ощущать свое почти божественное всемогущество. Круглый год через двор Института тянулись к нему народы Азии, груженые восхитительными дынями. И, наверное, многим он и помогал, поскольку состоял еще и депутатом.

  Должно быть, Гафуров тяготел к науке. В 1948 году создал Таджикский Университет, в 1951 - Академию наук Таджикистана, а свои научные работы писал по истории ислама, что нельзя назвать типичным для советского партийного деятеля. Должно быть также, был он и неплохим руководителем, потому что за время своего правления сумел собрать в Институте блестящих ученых, которые и составляли высший эшелон сотрудников. В те времена приоритета физиков над лириками из всех гуманитариев только востоковеды по степени высоколобости и непознаваемости могли сравниться с кумирами Новой Науки - ядерщиками, кибернетиками, генетиками. Потому что выучить восточный язык - уже труд невероятный. А плюс к языку успеть продвинуться еще куда-то и там, на terra incognita что-то открыть...Разумеется, наукой все великие ученые занимались дома, а в Институте в присутственные дни резались в пинг-понг и в нарды, заседали в своих отделах по насущным проблемам и охотно посещали обычно в эти же дни и устраиваемые мероприятия месткома. Меня выбрали в местком почти сразу после поступления в Институт: я хорошо играла в пинг-понг и легко вошла в сообщество лучших людей Заведения. Местком работал очень активно. Мы устраивали концерты - как самодеятельные, где очевидное удовольствие в равной степени получали и участники, и зрители, так и с приглашенными артистами. На поэтических вечерах выступали непризнанные гении и получали признание. Так было с Севой Некрасовым. И, конечно же, с Иосифом Бродским. Я сама тогда увидела его впервые. Когда он читал, то чуть закидывал голову назад, как поющая птица. Стихи он пел, находя особую тональность, подчиняя слушателей ритмом, мелодикой и красотой слова.