Маленькое отступление об этапных вещах

  Вещи, которые мы носим, определяют наш вкус и наше положение в обществе. Но это при нормальном течении жизни. В режиме острого дефицита и крайней бедности, в котором существовали мы, вещи определяют этап или даже эпоху нашего пути, по ним мы восстанавливаем время.

  Известное определение "Все мы вышли из гоголевской шинели", относящееся к маленькому человеку всех времен, в нашем случае имело конкретно-практический смысл: как и бедный Акакий Акакиевич, мы мучительно сооружали свои шинели, проходя практически те же этапы, что и он. Сохранились мои письма к отцу в Гудауту в 1952 году. Мне тринадцать лет. Из письма в письмо я с увлечением и воодушевлением рассказываю ему - сначала, что решено заказать мне в ателье зимнее пальто. (Нужно ли лишний раз повторять, что купить в магазине тогда ничего было нельзя). В ателье тоже попасть было не просто: то ли тетя Вера устроила в свое, закрытое МВД-евское, то ли мама ночь стояла-отмечалась в очереди, уже не помню. Затем я подробно описывала, что купили отрез цвета осенней травы. Следующий этап - ватин. Потом - подкладка. И, наконец, черный воротник из овчины и пуговицы. На протяжении месяцев, так как сразу всю сумму было не собрать. И отец в свои письма вкладывал всякий раз по десять рублей, благо, тогда почта доставлялась аккуратно, и из конвертов деньги не пропадали. И вот на мне приталенное, расклешенное, воротник - шалька, рукава вшитые, с меховыми манжетами, архитектурное сооружение. Как раз к началу зимних холодов. В этом пальто можно не просто добежать куда надо, трясясь от холода. В нем можно прогуливаться. Правда, сапог тогда еще не было, и для форса ходили и даже гуляли в туфельках, в очередях стоять надевали валенки, а в сырость фетровые ботики поверх туфель.

  Вечером я надела новое пальто и отправилась гулять по центру - через площадь Дзержинского, вниз по Охотному ряду, мимо Красной площади, вдоль решетки Александровского сада к Манежу и дальше...Маршрут проверенный, по нему было хожено-перехожено. Возле Манежа я услыхала за спиной какую-то возню, оглянулась - мальчишки лет по двенадцать-тринадцать. Начали задираться, говорить гадости, я отвернулась и дальше пошла. Они вроде отстали, но только вдруг с хохотом бросились бежать. Когда, нагулявшись, я вернулась домой, то с ужасом увидела, что вся спина моего нового пальто исполосована бритвой. Из-под зеленой травки ткани проглядывала голая земля ватина. Вот тебе и Башмачкин!

  Спасла пальто тетя Вера. Своими золотыми руками она так заштопала и заделала дырки, что видно ничего не было, но вещь была осквернена навсегда, и надевала я ее теперь не с первозданным восторгом, а с жалостью, и прогуливала, как подопечную больную. Мечтая о новом, полноценном пальто, пока не выросла из этого.

  Во времена моего детства и юности прилично мог одеться лишь тот, у кого была портниха. Знаком высшего доверия и симпатии было отдать подруге свою портниху. Потому что работы у портних было невпроворот, и ждать приходилось долго. Объектом всеобщего восхищения и зависти в нашем квартале в начале пятидесятых годов была девочка, чуть старше меня, у которой, по слухам, бабушка шила. Девочка, одна из всех, щеголяла в нарядах, части которых продуманно сочетались: жакет подходил к юбке по цвету и фасону, и к нему носились ПЕРЧАТКИ! Большинство же разживалось случайными вещами, и, даже если они были хорошими, но не сочетались между собой, одетым тебя никак нельзя было назвать. Однако эта проблема (ансамбля) относится к более позднему времени. Тогда же и вплоть до самых недавних времен речь шла о том, чтобы иметь хоть одну приличную вещь. Причем, то, что могло сойти за таковую у нас, за рубежом никак не годилось. Уже в начале 80-х годов мне довелось присутствовать при сборах в зарубежные гастроли в Германию главного режиссера театра одного из крупных городов Центральной России. В этом театре она проработала лет двадцать к тому времени. Театр был успешным, благополучным, у нее было звание Народной артистки и вполне приличная зарплата. Но ни одна из вещей в ее гардеробе для Германии никак не подходила. Да и вообще все эти юбочки-блузочки-платьица-костюмчики и вещами-то назвать было трудно. И мы решили, что в первый же день гастролей она что-нибудь купит себе там. Это был единственный выход...

  Однако, "и в нашей жизни повседневной бывают радужные сны". Поступив в 1956 году в Московский городской педагогический институт имени В.П.Потемкина, и активно включившись в студенческую жизнь, я оказалась перед проблемой: что надевать на танцы? Танцы устраивались довольно регулярно и у нас, в нашем девичьем заведении, с приглашением студентов из мужских вузов, и в других местах, и все девушки прихорашивались, как только могли.

  Мама поставила себе цель и сразу же начала двигаться по пути ее осуществления. Денег у нас стало чуть больше: вдобавок к маминой секретарской зарплате в 400 рублей я получала повышенную стипендию - 290 рублей. Из них в день тратила один рубль, куда входил проезд на троллейбусе туда и обратно (80 копеек, из которых половину как правило экономила, возвращаясь домой пешком) и пирожок с чаем в студенческом буфете (20 копеек). И тут удивительный случай послал маме в ГУМе невероятную ткань. Наверное, это была тафта, но похожая на парчу. Потому что на черном фоне имелся сложный рисунок матовым золотом в виде разной ширины полос. Полосы не имели четких границ и расплывались в таинственно мерцающее и истинно королевское великолепие. Ткань для парадного платья инфанты. Кому и для каких целей пришло в голову пустить ее в советское производство?! Мама купила эту ткань, и мы долго играли с ней, драпируясь, шурша и с восторгом наблюдая, как изменяется рисунок в зависимости от угла зрения и освещения. Следующим этапом была Фрося.

   У мамы была очень хорошая портниха по имени Фрося. Жила она в огромной коммуналке в одном из переулков на улице Горького, и очень опасалась, как бы соседи на нее не настучали. Поэтому существовал целый ритуал посещений: звонить только в ее личный звонок, и как себя вести, если случайно встретишь кого-нибудь в коридоре. Простецкий вид Фроси, женщины уже не молодой, обескураживал. В тесной ее комнате, заваленной чужими отрезами, видимых следов благополучия и процветания (а считалась она дорогой портнихой!), не наблюдалось. Но вела она себя строго, шикарные клиентки ходили у нее по струнке, работу она брала не всякую и не у всякой дамы, но выполняла ее воистину, "как в лучших домах Лондона и Парижа". Маму Фрося любила за красоту, отличный вкус и веселый нрав. Мама умела ее развеселить и расположить в свою пользу. То, что Фрося взялась за мое выходное платье, было редкостной удачей. И результат превзошел все ожидания. Затянутая в рюмочку талия, глубокий полукруглый вырез, узкие, три четверти рукава - и пышная, падающая тяжелыми складками юбка, довольно длинная.

  Раз улыбнувшись удача не оставляла нас: подвернулись черные босоножки на высоком каблуке. И в этом королевском наряде я отправилась на танцы в Институт.

  Увы, чуда, как в "Золушке", не свершилось! Возможно, потому, что я и сама не слишком в него верила. Платье казалось мне слишком уж роскошным, я стеснялась его, жалась на задворках, и, видимо, мое состояние дискомфорта передавалось потенциальным кавалерам. Может, были и другие причины, но меня не приглашали. То ли я для платья оказалась неподходящим "наполнителем", то ли платье выпадало из времени и обстоятельств, но я почти не носила его, и оно долгие годы висело в шкафу как образец портняжного искусства. Как неиспользованные Алые паруса. Потом мне сделали из него костюмчик, но получилось неудачно.

  А бедная Фрося вскоре умерла, и Милиция обзванивала клиенток из ее записной книжки с просьбой опознать и забрать свои вещи или отрезы. И ей уже нечего было бояться, что кто-то узнает о ее незаконной деятельности.