Пионерский лагерь - 3

  Совершенно иначе чувствовала я себя в ведомственных лагерях организаций Культуры, куда попадала, благодаря маминой службе в Министерстве культуры.

   Киностудия имени Горького выбрала для своего лагеря дивную натуру подмосковной Шараповой охоты: березовые рощи, безупречные пропорции церкви - творения Казакова, холмы и просторы...У Радио (ГУРИ) подобная же натура оказалась в Софрино - светлый лес, чистые поляны, рядом - Мураново и Абрамцево, куда пионеров непременно водили. А еще водили в дальние походы, приучали к спорту, и, если в школе делом чести было отлынивать от проклятой "физры", то здесь спортом - волейбол, легкая атлетика, пинг-понг с удовольствием занимались все, и спортивные соревнования - как с другими пионерскими лагерями, так и внутренние первенства собирали толпы болельщиков. Видимо потому, что и в Софрино, и в Шараповой охоте оказались потрясающие физруки, обставлявшие и оформление (разметку) площадок, и судейство всерьез, как на международных соревнованиях. И тренировали профессионально. Правда, в лидеры я не выбралась, и на волейбольной площадке, сознавая свою беспомощность, больше всего волновалась, как бы не напортить в игре, и поэтому не бежала к мячу первая и била по нему, только если некуда было деваться. Зато я хорошо играла в пинг-понг (в 62-ой квартире научилась). Это свойство помогло мне и в отрочестве, и в будущем чрезвычайно.

   Во-первых, победы восполняли дефицит лидерства, проявлявшийся обычно в постоянных спорах с другими и в страстном желании признания. В лагере, например, всегда хотелось, чтобы меня выбрали председателем совета отряда, на худой конец - звеньевой, но не выбирали никем, вплоть до самой юности. Почему не выбирали? Поскольку большинству было абсолютно безразлично, кто у них председатель, председателю тоже должно было быть безразлично, выберут его или нет. Мои же амбиции (а скрыть их ума не хватало) казались подозрительными, да и стандартам я не соответствовала - ни внешним, ни поведенческим. Выбирали положительных, чуть флегматичных блондинок.

   Во-вторых, пинг-понг помогал легче входить в "рабочие коллективы". Например, в том же Институте народов Азии, где эта игра была необычайно популярной и где в присутственные дни по четвергам на третьем этаже вокруг стола собирались самые активные и самые азартные сотрудники. Общественное мнение сложилось в мою пользу именно здесь, и гораздо раньше, чем в сфере моей профессиональной и общественной деятельности.

   И, в-третьих, спортивные победы над учениками явились чуть ли не основой в завоевании педагогического авторитета в Интернате для детей из неблагополучных семей (в сущности, - малолетних правонарушителей), куда меня направили по распределению после окончания пединститута...

   В Шараповой охоте событием стал Карнавал. Его устраивали тогда во всех лагерях и, как правило, костюмы делались из подручных материалов. А здесь их привезли с Киностудии. Груды платьев всех времен и народов - с кринолинами, фижмами, шлейфами. Боярские сарафаны, кокошники, капоры, широкополые шляпы. Военные мундиры, фраки, лосины, цилиндры, кивера - чего только там не было! Всё не новое, уже отснятое и, должно быть, списанное, но еще и поэтому волновалось воображение, появлялось ощущение подлинности прожитых жизней, и возникали тени реальных персонажей...Самого карнавала не помню совершенно, но этот "блошиный рынок" Истории, эти коконы разлетевшихся бабочек функционально оказались сродни прустовским "мадленкам".

   А в Софрино у нас были замечательные вожатые - Нина Подзорова (впоследствии известная журналистка в "Литературной газете") и Андрей Сахаров (впоследствии директор Института истории и академик). Нину любили, в Андрея влюблялись. Песенку про него сочинили: "На нем берет мышиный цвет..." Они пристрастили нас к интеллектуальным забавам - всякого рода викторинам, литературным конкурсам и соревнованиям. Именно там бессонными "мертвыми часами" я учила под простыней "Евгения Онегина", которого мы с подругой Верой Лурье договорились выучить за лето наизусть. Я успела выучить шесть глав - с наслаждением, но до конца дело так и не довела.

   Какой-то удивительный климат существовал в этом лагере, причем, стойкий, так как я продолжала ездить туда и вожатой. И дети отличались явным "художественным уклоном". Мальчик Алеша Кузнецов (впоследствии известный гитарист) чистейшим альтом выводил "Родина моя, мирная, любимая..." так, что слеза прошибала. Хор под управлением светлейшего нашего хормейстера Михаила Бородина разучивал "Попутную песню" Глинки на уровне требований к хору академическому. А однажды, совершая в качестве дежурной по лагерю обход после отбоя, я удивилась тишине в спальне самых баламутных мальчишек 10-12 лет и, опасаясь грядущей каверзы, застыла у окон. То, что я услышала, меня поразило до глубины души. Конечно, мне приходилось сталкиваться с вечерними рассказами в "дортуарах". Первый раз - в туберкулезном санатории в Красково, когда и мне было примерно столько же лет. Там девочки, и вполне интеллигентные как будто, под покровом ночи, стараясь переплюнуть друг друга, и гаденько подхихикивая, рассказывали такую грубую похабщину, смысл которой до меня не всегда даже доходил, и какую можно было встретить разве что на стенах общественных туалетов. У младших детей в ходу бывали страшилки типа "В этом черном-черном городе была черная-черная улица..." Ценились анекдоты...

   Здесь же звучала безупречная русская литературная речь: очень близко к тексту невидимый мальчик пересказывал "Таинственный остров" Жюля Верна, и не только в сюжетной последовательности, но и со всеми драгоценными подробностями быта героев. Ни малейшего косноязычия, никаких слов-паразитов, никакого снижения лексики, безупречное чувство стиля, верно найденная интонация - все говорило не только о таланте рассказчика, но и об актерском даре. Отряд был не мой, и я даже имени этого мальчика не узнала: видимо его дар был лишь ночным проявлением и днем оставался незамеченным.

   Как ни прекрасно чувствовала я себя в Софрино, но в ситуации "чужой девочки" все же оказаться пришлось. Причем, в нелепейшем из вариантов, когда чужой девочке казалось, что она своя.

   Моей напарницей в отряде была красивая и яркая девушка Галя, взрослее меня. Я же в делах сердечных очень долго сохраняла удивительную инфантильность, свойственную, впрочем, моему поколению. Обе мы дружили, как мне казалось, с физруком Феликсом, тем самым, что много лет подряд поднимал все спортивные мероприятия лагеря на уровень международных. Хотя сам он работал на Радио, и спорт для него не был профессией. Умный, веселый, прекрасно воспитанный, Феликс каждый вечер приглашал нас с Галей погулять-поболтать. Должно быть, Галя не слишком стремилась поощрять его ухаживания, поэтому она настойчиво поощряла мое присутствие при этих прогулках, а Феликс не роптал и, не желая меня обидеть, не показывал вида, что я - лишняя. Я же была так счастлива этой дружбой и общением, что не могу вспомнить, каким же образом эти прогулки прекратились (возможно, что так до конца смены и не прекратились?!).

   Особое место в лагерной эпопее занимал зимний лагерь. Кратковременность пребывания в нем (10-12 дней) ускоряла время. Дни были насыщеннее и вольнее, чем летом: долгие лыжные прогулки, коньки и санки, пинг-понг, танцы... Пожалуй, самой яркой (и в многом судьбоносной) оказалась поездка в Широкое. Январь 1954 года. Восьмой класс. Впервые ехать надо было так далеко: на поезде до станции Бологое, потом автобусами. Лес, поля, незамерзающая быстрая речка. Дом небольшой, народу немного, поэтому быстро все знакомятся. Лагерь - от Министерства культуры, поэтому и дети к культуре причастны. Три старших мальчика - в центре всеобщего внимания. Они сразу же затевают игру, в которую постепенно вовлекают остальных. Называют себя - Мефистофель, Люцифер и Вельзевул. Мефистофель - черный, кудрявый и смешливый крепыш. Люцифер - стройный нервный блондин. Вельзевул - загадочный и неулыбчивый наследник Печорина. Все трое отлично играют в пинг-понг. Во время игры в небольшую комнату, где стоит стол, набивается куча людей: это клуб, где у каждого есть шанс показать себя не только в игре, но и в остроумии, диалоге, комментарии. Трем ипостасям сатаны это удается лучше других. Кроме того, они и сочинительством балуются. Успели написать очень смешной коротенький водевильчик в стихах, который мы разучили и уж не помню, сыграли или нет, но репетировать было весело. В памяти остался только текст главной героини-красавицы: "Ах, как я, бедная, несчастна. Мой муж ведет себя ужасно: пиры, балы - так всякий день. Старик никчемный разболтался. Уж посидеть со мною лень. Опять на пиршество собрался". Роль героини была, разумеется, не у меня, гадкого утенка. Она досталась Гале Васильевой, девушке постарше, негласной "королеве красоты". Она собиралась поступать в Университет на Искусствоведение, и на почве искусствоведения мы с ней сошлись. Я тогда упорно штудировала Историю искусства всех времен и народов Карла Вёрмана. Среди поклонников Гали оказался Андрей Кукинов, умный и образованный молодой человек с безупречным чувством юмора. Однажды (в будущем) на Пасху он прислал мне телеграмму: "Христос воскрес подробности письмом". В другой раз, комментируя мои жалкие попытки принарядиться (Боже, как ужасно мы были тогда одеты!), он задумчиво проронил: И в рубище почтенна добродетель...Словом, Андрей был отличный кадр, как тогда говорили. Но Галю в Москве ждал любимый человек, и она скинула Андрея мне.

  Был он всего на год старше меня, но повидал куда больше и держался по-взрослому. Жил вдвоем с замечательной мамой - Верой Тимофеевной Кукиновой, журналисткой, в какой-то момент ответственным секретарем Нового мира, блестящей собеседницей и очаровательной женщиной. В доме их в Большом Сухаревском переулке бывала московская богема и ученые люди. Ее приглашали и на премьеры, и на закрытые показы фильмов, и на приемы, и на вернисажи. И она водила с собой Андрея. Так что, он легко ориентировался в среде, куда меня так тянуло. При этом в выражении лица его было много детского - из-за больших глаз с длинными загнутыми ресницами и в особенности - из-за мягких, припухших и сложенных трубочкой губ. Ближайшая его судьба сложится не так счастливо, как могло бы быть. Он поступит на физфак МГУ, но на втором курсе, на волне хрущевской оттепели, выступит вместе с другими студентами и преподавателями из Москвы и других городов против репрессивной политики советского правительства в Венгрии во время венгерских событий 1956 года. Поскольку протесты приняли массовый характер, ЦК КПСС разослал во все партийные организации специальное письмо, в котором сообщалось о "расширительной критике" порядков, приведших к культу личности, о том, что среди студенческой молодежи, а также научной и творческой интеллигенции имеют место антисоветские выступления. Меры были приняты незамедлительно. В числе сотен других студентов Андрея вышибли из Университета. Это был страшный удар, от которого семья оправилась не сразу. Лишь годы спустя Андрею удалось закончить вечернее отделение и получить диплом...Но пока что, в начале 1954- го ничто не предвещало.

  Мы стали встречаться. Ходили на выставки, в гости к моим друзьям, в кино, в театры. Бывала я и у Андрея дома. Нам было интересно друг с другом, но не было страстной, всепоглощающей любви, как об этом пишут в романах. Для меня Андрей - предмет гордости, друг, социальная защита (я - как все: у меня тоже есть мальчик!). Мы целуемся, но как бы "для протокола", никаких чувственных, не говоря уже о сексуальных, моментов между нами нет и в помине. Скорее как брат и сестра. Впрочем, если вспомнить пьесу Ануя "Медея", где Медея говорит о себе и Ясоне, что они - "как два маленьких брата", и для нее это - высший критерий любви, то и задумаешься в очередной раз о том, что есть любовь.

  Наше целомудренное "родство" с Андреем продолжалось несколько лет, пока однажды на вечеринке у подруги Верки не появилась Люся. Она училась в медицинском техникуме (или училище?) и про секс знала и понимала больше, чем мы, "гражданские" девочки. Люся смело направила вновь завязавшиеся отношения с Андреем в естественное, антиплатоническое русло. Ах, как был прав остроумец Андрей, когда говорил, что в театр ходят с худенькими, а женятся на толстых! Разумеется, высказывание следует толковать в более широком смысле - приоритета плоти перед бесплотностью.

  Они довольно быстро поженились и вскоре родили девочку Александру Кукинову. Она выросла в известную художницу, владелицу галереи коллекционных и сувенирных кукол, с которыми завоевано немало призов на международных выставках и которые успешно продаются во всем мире. Люся, увы, до ее триумфа не дожила: довольно рано умерла от саркомы. Когда Александра выросла, она женила отца на своей однокурснице, и с ней Андрей жил до последних своих дней. В трудные перестроечные годы он не пропал, организовал свое дело и очень успешно производил стальные двери, назвав свою фирму Сезам. Мы поддерживали отношения довольно долго, но с годами они становились все менее регулярными, а потом и вовсе сошли на нет. Однако, в памяти моей и Андрей, и Вера Тимофеевна - одни из самых светлых и благодарных воспоминаний.