Врачи и больницы

   Первый раз я попала в больницу, когда училась в десятом классе, - с трудно диагностируемым мононуклеозом. Эта болезнь крови чаще всего случается у переутомившихся молодых людей. Я, видимо, переутомилась и в школе (выпускной класс, светила медаль), и в секции фехтования на стадионе "Динамо", куда записалась ранее под воздействием романтических взглядов на этот вид спорта. Сосед-доктор Илья Савельевич устроил меня в Боткинскую больницу, где работал всю жизнь. Инфекционное отделение, огромная палата: разные возрасты, разной степени тяжести заболевания, комфорт - минимальный, но чисто, и совершенно отсутствует распространенная сегодня отчужденность как между больными в одной палате, так и между больными и врачами. Ходячие больные помогают старым, лежачим и беспомощным. А поскольку больница - клиническая, ты - в центре внимания интернов, студентов, практикантов, ты всем интересен. Явно присутствовал даже игровой момент во взаимоотношениях с профессиональными группами посетителей: они должны были "угадать" твой диагноз по "загаданным" тобой симптомам. И это снимало уныние, столь свойственное больному человеку в чуждой среде. Я - самая молодая и активная. Из дома мне передали подарок отца - эпидиаскоп с диафильмами. И каждый вечер вся наша палата и пришлые гости из соседних палат смотрят рисованные Сказки и Поэмы Пушкина, Лермонтова, "Аленький цветочек" и русские народные сказки, рассказы Станюковича, Толстого, Чехова - не очень обширный, но качественный репертуар. Я - диктор, и стараюсь изо всех сил. Телевизоры тогда и дома мало у кого были, так что и за это нехитрое развлечение больные, во-первых, были благодарны, а, во-вторых, дух зрительного зала объединял и преодолевал тоску.

   Визиты в инфекционное отделение были запрещены, но мне постоянно передавали и записки одноклассников, и книги, и какую-то домашнюю еду. Еще и учебники были у меня с собой... Конечно, я была "своей", прежде всего, благодаря Илье Савельевичу, но и другие для врачей не были чужими. Уж совсем не так, как многие годы спустя в Люблинской больнице, куда по скорой помощи привезли маму с инсультом (меня в тот момент не было в городе), и где самых тяжелых больных буквально сваливали в самую дальнюю от Ординаторской палату, и лечить начинали лишь пару дней спустя. Тех, кто выживал в эти первые, самые трудные и определяющие часы, на рваном и нечистом белье. И преимущественно тех, за кого платили родные...

   В Боткинской больнице мне запомнилась молодая женщина. Ее койка помещалась в коридоре (с местами и тогда было трудно), а рядом на тумбочке стоял красивый кувшин: в отсутствие душа она с помощью этого кувшина не ленилась, хоть это было и не просто, соблюдать личную гигиену, и всегда выглядела безупречно свежей. Даже в сером больничном халате, который она ухитрялась носить даже с долей элегантности. Спасибо ей за этот урок.

   Следующая серьезная встреча с врачами состоялась в 1962 году. После первого рабочего отпуска, проведенного в Крыму (мама достала у себя на работе путевку), где я, как и все, нещадно жарилась на солнце, у меня подмышкой появилась как бы опухшая железка. "Надо исключить самое страшное", - сказала мама, и я отправилась на консультацию в Институт онкологии имени Герцена, где встретила очень внимательное, доброжелательное отношение, и где мне амбулаторно удалили "железку". Увы, "самое худшее" исключить не удалось: у меня оказался лимфогранулематоз, или, как называют это заболевание на Западе, "болезнь Ходжкина". Одним словом, - онкология. Я тут же полезла в медицинскую энциклопедию, откуда узнала, что болезнь развивается стремительно, и исход, как правило, летальный. Тогда, в 23 года, я впервые пережила странное состояние собственной отчужденности от мира. Всё продолжалось, как прежде, но я оказалась уже не внутри происходящего, а как бы сторонним наблюдателем. Будто не со мной все происходило. При этом, думая о летальном исходе как о близкой реальности, я не плакала и не стенала, а жалела лишь об одном: что не испытала любви.