Про другие игры с мамой не помню. Да ей особенно и некогда было со мной играть: в конце войны и после нее в учреждениях работали с утра до ночи, а она служила секретаршей, сначала в Центросоюзе, потом в Главгазтоппроме. Начальник сидит до ночи, ну и секретарша при нем. Однако к Новому году она добывала елочку (что было нелегко, так как елочных базаров не было, и приходилось ловить частников-браконьеров) и неизменно делала для нее игрушки. Конечно, это были и цепи из цветной бумаги, но больше - "штучное", художественное производство - головки сказочных персонажей из заранее собранной цельной яичной скорлупы (требовалось ловко выдуть содержимое яйца из крохотной дырочки) и в соответствующих головных уборах и воротниках из папиросной бумаги. Делала мама и замечательные картонные фигурки балерин в бумажных пышных пачках, конькобежцев - все цветное, разрисованное вручную. Потом мы вместе наряжали елку, используя и покупные игрушки - зверушек из посеребренного картона.
Мама в шестнадцать лет
Но самым большим наслаждением было для меня чтение вслух.
Я уже упоминала об актерских способностях мамы. Она была красавица, музыкальная, с прекрасным голосом, живая, яркая, быстрая. И превосходно читала. У нас дома долго хранились старинные сборники стихов "Чтец-декламатор", и она наизусть читала оттуда весь репертуар начала века. "Все васильки, васильки, много их выросло в поле. Помнишь, у самой реки мы их сбирали для Оли..."; "Каркнул ворон Nevermor"; "Скачи, князь до вражьего стану, а я и пешой не отстану"; "Вот и больница. Светя, показал в угол нам сонный смотритель"...
Мама в восемнадцать лет
Она же и мне привила страсть к художественному чтению. Уже в детском саду в Москве я громко и с пафосом "рассказывала", как тогда говорили, стихотворение Иосифа Уткина (он только что погиб на фронте в 1944) "Машинист":
Стук колес и ветра свист,
Мчится поезд - дым по пояс.
Бледен русский машинист,
Он ведет немецкий поезд.
Кровь стучит в его висках.
Мыслей спутался порядок;
В длинном поезде войска
И снаряды... и снаряды!
И шумит родная рожь,
И вопят поля и пустошь:
"Неужели довезешь?
Не допустишь... не допустишь!"
Водокачек кирпичи,
Каждый дом и каждый кустик -
Все вокруг него кричит:
"Не допустишь... не допустишь!"
За спиной наган врага,
За спиною смерть... Так что же!
Жизнь, конечно, дорога,
Но ведь честь еще дороже.
Ветер шепчет: "Погляди,
Высунься в окно по пояс:
Путь закрыт, и впереди
На пути с горючим поезд".
Он с пути не сводит глаз.
Семафор, должно быть, скоро.
Вот зажегся и погас
Глаз кровавый семафора.
Сердце сжалось у него -
Боль последняя, немая.
Немец смотрит на него,
Ничего не понимая.
Но уж поздно понимать!
Стрелки застучали мелко.
"Родина, - он шепчет, - мать..." -
И проскакивает стрелку.
Взрыва гром и ветра свист.
Ночь встает в огне по пояс;
Гибнет русский машинист,
Гибнет с ним немецкий поезд.
Приходя с мамой или с тетей Верой (о ней расскажу особо) в гости к знакомым в коммунальные квартиры, я собирала жильцов на кухне, рассаживала, на что попало, и "выступала". И самое удивительное, что люди не сердились, не сопротивлялись, а выслушивали меня.
Еще мама пела городские романсы - из тех, что разыскивали потом для передачи "В нашу гавань заходили корабли":
"Девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан"
Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан,
Девушку с глазами дикой серны
И с лицом, как утренний туман.
Полюбил за пепельные косы,
Алых губ нетронутый коралл,
В честь которых пьяные матросы
Поднимали не один бокал.
Сколько раз с попутными ветрами
Из далёких и богатых стран
Белый бриг с туземными коврами
Приводил суровый капитан.
Словно рыцарь сумрачный, но верный,
Он спешил на милый огонёк:
К девушке из маленькой таверны,
К девушке - виновнице тревог.
А она спокойно, величаво
Принимала ласку и привет,
Но однажды гордо и лукаво
Бросила безжалостное "Нет!".
Он ушёл покорный и унылый,
Головою буйною поник.
А наутро чайкой белокрылой
Далеко маячил в море бриг.
В этот год, предчувствуя награду,
Несмотря на штормы и туман,
Белый бриг из Персии в Канаду
Снова вёл суровый капитан.
Словно рыцарь сумрачный, но верный,
Он спешил на милый огонёк:
К девушке из маленькой таверны,
К девушке - виновнице тревог.
Он не видел пьяного матроса,
Грубые не слышал голоса,
Только видел пепельные косы,
Серые пугливые глаза.
Но, войдя в завесу из тумана,
Налетел на скалы белый бриг.
Пенистые волны океана
Судно поглотило в один миг.
И никто не мог сказать наверно,
Почему в вечерний поздний час
Девушка из маленькой таверны
С океана не спускает глаз.
Вновь никто не понял из таверны,
Даже сам хозяин кабака -
Девушка с глазами дикой серны
Бросилась в пучину с маяка.
***
"Когда в море горит бирюза"
Когда в море горит бирюза,
Опасайся дурного поступка.
У нее голубые глаза
И дорожная серая юбка.
Увидавши ее на борту,
Капитан вылезает из рубки
И становится с трубкой во рту
Возле мисс в ее серенькой юбке.
Говорит про оставшийся путь,
Мисс любуется морем и шлюпкой,
А он смотрит на девичью грудь
И на ножки под серенькой юбкой.
Брось, моряк, не зови
Ты на помощь лихого норд-веста.
Эта мисс ведь из знатной семьи
И к тому же другого невеста.
А на утро в каюте лежит
Позабытая верная трубка,
И при матовом свете блестит
Одинокая серая юбка!
И изгибы прелестной ноги
Изучает моряк без норд-веста,
Хотя мисс и из знатной семьи,
Хотя мисс и другого невеста.
"Край велик Пенджаб"
Там, где Ганг струится в океан,
Там, где голубеет небосклон,
Там, где тигр крадётся средь лиан
И по джунглям бродит дикий слон,
Там раджа гнетёт великан-народ,
И порой звучит один напев,
То поёт индус, свой скрывая гнев:
"Край велик Пенджаб,
Там жесток раджа,
И порой его приказ
Смерть и кровь несёт для нас.
Для жены своей,
Для пустых затей
Славный свой народ
Магараджа гнетёт".
Лесть придворных сделалась груба,
И печаль властителя томит.
- Эй, позвать ко мне сюда раба!
Пусть хоть он меня развеселит..
Край велик Пенджаб,
И велит раджа:
Кого любишь всех сильней
Любишь всех сильней,
Для меня, раджи, убей.
Так он сказал,
Так приказал.
Слово - закон,
Иль ты будешь сам казнён.
Ждёт три дня и три ночи весь Пенджаб.
Ждёт владыка, опершись о трон.
Вот к нему приходит к бедный раб,
Чью-то голову приносит он.
И глядит раджа на неё, дрожа,
В ней черты знакомые нежны,
Он узнал лицо своей жены.
Край велик Пенджаб!
- Как велел раджа,
В мире ту, кого любил,
Для тебя твой раб убил.
Так ты сказал,
Так приказал,
Верность слепа,
Прими же дар раба.
"Шумит ночной Марсель..."
Шумит ночной Марсель
В "Притоне трёх бродяг",
Там пьют матросы эль,
И курят женщины отравленный табак.
Там жизнь не дорога,
Опасна там любовь,
Недаром негр - слуга,
Так часто по утрам
Стирает с пола кровь.
Трещат колоды карт,
И стук червонцев глух.
Сердца пьянит азарт,
А руки тянутся к ножам, как вдруг...
В перчатках чёрных дама
Вошла в притон и смело
Служанке приказала
Подать вина.
И в "Притоне трёх бродяг"
Стало тихо в первый раз,
И никто не мог никак
Отвести от дамы глаз.
Лишь один надменный взор
Не смутил той дамы взгляд.
Жан Дюкло, апаш и вор,
Пьет вино, как час назад.
Скрипку взял скрипач слепой,
Приложил её к плечу.
- Эй, апаш, танцуй со мной,
Я танцую и плачу...
Концовка отсутствовала, но было ясно, что кончится все плохо: кто-то кого-то зарежет непременно.
Из Вертинского:
В пыльный, маленький город, где вы жили ребёнком,
К вам весной из Парижа пришёл туалет.
В этом платье печальном вы казались Орлёнком,
Юным герцогом сказочных лет.
В этом городе пыльном по ночам вы мечтали:
О балах, о пажах, вереницах карет.
И как будто ночью в горящем Версале,
С мёртвым принцем танцуете вы менуэт.
В этом городе сонном, где балов не бывало,
И где не было даже приличных карет.
Шли года. Вы поблекли, ваше платье увяло.
Ваше пышное платье "мезон ля финет".
Я и сейчас не могу сдержать слез, когда вспоминаю финал песни:
Но, однажды, сбылись те мечты сумасшедшие.
Платье было надето, фиалки цвели.
И какие- то люди, за вами пришедшие,
В катафалке по городу вас повезли.
На слепых лошадях колыхались плюмажики.
Старый попик усердно кадилом махал.
Так весной, в бутафорском, смешном экипажике,
Вы отправились к Богу на бал...
Были в мамином репертуаре и революционные песни. Особенно я любила "Заводы, вставайте, шеренги смыкайте, на битву, на битву шагайте, шагайте. Проверьте прицел, заряжайте ружье, на бой, пролетарий, за дело свое, на бой, пролетарий, за дело свое. Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных, вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах..." Эта песня звучала тревожно и торжественно. И еще, конечно, "Там, вдали за рекой
Свободное копирование
