На фото: 1944 г. Класс 4 "Д" 644-й женской школы. Последний год с Варварой Дзараховной.
Правда, кроме отчуждения, школа наша вызывала и у меня, и, думаю, у всех жгучее любопытство к одной из учениц. Она была на год старше классом, и звали ее Гуля Джугашвили.
На переменах мы, первоклашки, бегали смотреть на внучку Сталина, как на заморскую принцессу, и ходили за ней хвостом по коридору. С ней было связано несколько школьных мифов. Первый: она никогда не заходит ни в школьную уборную (ей запрещено или она брезгует), ни в школьный буфет (у нее с собой бутерброды с икрой). Второй (более поздний): пионерский галстук ей повязывал сам товарищ Сталин. И третий, происходящий из учительской. Однажды учительница позвонила Гуле по телефону (вроде она болела и в школу не пришла), и к телефону якобы подошел товарищ Сталин (очевидно, сидел у ее постели), отчего учительница потеряла дар речи.
Сама я наблюдала однажды лишь ритуал гулиных прогулок во дворе ее дома.
Дом (его называли домом НКВД) - в стиле конструктивизма - был построен в середине 30-х годов на месте разрушенного Златоустинского монастыря. Там жили в основном чекисты. Это был целый комплекс: к жилому дому во дворе примыкало, фасадом в переулок небольшое общественное здание, где архитекторами запланирована была столовая и парикмахерская, как и полагалась конструктивистским "городам солнца". На моей памяти в общественном здании по-прежнему находилась парикмахерская и закрытая столовая, а также распределитель пайков для старых большевиков.
Гуля жила вдвоем с мамой - красивой яркой брюнеткой (я однажды видела ее в школе, и она чем-то была расстроена). Стоило ей (Гуле) выйти во двор, как со всех сторон к ней сбегались девочки. Самые удачливые пристраивались рядом и брали ее под руки, к первым подсоединялись вторые, третьи и следующие. Получалась длиннющая шеренга, во всю ширину двора. Гуля двигалась по кругу и рассказывала что-нибудь из прочитанного. В тот раз, когда там оказалась я, она пересказывала мифы классической Греции. Она походила на циркуль, а шеренга вычерчивала круг. Крайние в поворот не вписывались и отпадали. Выбывшим (я - среди них) заняться было нечем, они маялись, но не уходили. В какой-то момент Гуле надоело рассказывать, и она, тогда уже десятилетняя, предложила: Давайте играть в лошадки! В лошадки я играть не стала.
Сочетание наивности и образованности осталось в ней на всю жизнь и не принесло счастья. Образование она получила впоследствии на французском отделении филфака Университета (куда и я мечтала поступить, да мне не удалось). Защитилась. Занималась алжирской литературой. Замужем была за алжирцем. Родила от него глухого мальчика. Мама моя тогда с ней подружилась, поскольку они вместе гуляли - Гуля со своим Селимом, а мама с моей дочкой Ирой. Потом алжирский муж уехал к себе на родину, а Гуле с ним не разрешили, дабы не повторять казуса ее тетки Светланы Аллилуевой... О наивности я сужу и по ее отношению к деду, которого она считала оклеветанным и невиновным в бедах страны (окружение было виновато и, прежде всего, Хрущев).
Конечно, ее не миновало проклятие, лежавшее на этой семье. Мама ее кончила в психиатрической больнице. И неудивительно: каково было ей пережить всю история с несчастным ее мужем Яковом. Кстати, у Гули сложилась собственная версия судьбы отца.
Согласно официальной версии, Яков попал в плен, имя его фашисты использовали в листовках, дабы побудить солдат сдаваться, а потом предложили обменять сына Сталина на Паулюса, на что Сталин, якобы, ответил крылатой фразой, что он солдат на фельдмаршалов не меняет. Погиб Яков в лагере, бросившись на проволоку ограждения.
Существует и другая, более романтическая и более драматическая, на мой взгляд, версия, тихо передававшаяся из уст в уста и рассказанная маме Борисом Слуцким.
Яков дожил в лагере до прихода освободителей, которые организовали сыну Сталина беспрепятственное следование прямо до Москвы. Он явился живым и относительно невредимым домой и позвонил отцу. Тот к телефону не подошел, но через Поскребышева передал, чтобы Яков тотчас же явился. Больше его никто не видел.
По версии Гули, отец ее погиб в 1941 году, выходя из окружения, а в лагере был немецкий агент-двойник. Она опирается на результаты экспертизы 2002 года, признавшей и листовку, и письмо Якова к Сталину, и его лагерные фотографии фальшивкой, и на путаность свидетельств бывших с Яковом в лагере очевидцев.
Мой интерес к Гуле как к школьной достопримечательности никак не был связан с обожанием Сталина. Я никак к нему не относилась, потому что он никакого отношения не имел ко мне. Я была слишком мала, чтобы связать с ним арест отца, и не доросла до диссидентства. Мама никогда этого имени не произносила. Сталин казался мне фигурой абстрактной, условной. В музее подарков товарищу Сталину, открытом в 1949 году к его семидесятилетию, я думала только о том, зачем ему так много всего одинакового. Но, если в музее чужое массовое обожание вызывало скорей недоумение, то в достаточно патетическом стишке (потом и песню написали на этот текст) меня почему-то, конкретностью что ли, тронула вьетнамская девочка, у которой Сталин на портрете оказался похож на вьетнамца:
Хижина из бамбука в далёком стоит Вьетнаме.
Там девочка вышивает в подарок Сталину знамя.
Бегают быстро пальцы, и хочется улыбаться.
И Сталин похож на знамени чуточку на вьетнамца.
В день смерти вождя (впрочем, еще официально не объявленной) нас в школе собрали на линейку - все в том же светлом и широком коридоре. Многие плакали, были потрясены. Я - нет. Мне было интересно, что ОНИ (тоже вполне абстрактное понятие) будут делать. И еще думала о хорошем. О том, что нынче вечером пойду на "Пигмалиона" в филиал Малого театра, и будет играть любимая Зеркалова. Увы, по случаю траура, "Пигмалиона" заменили на скучнейшую и нуднейшую "Евгению Гранде", заставив-таки публику пострадать вместе со всем народом.
Свою чужеродность с мнением и настроением большинства в том же марте 1953 года я (в который раз!) почувствовала все в той же школе, когда дебютировала как критик. Но прежде надо сказать, что чуть ли не единственным светлым воспоминание о школе была школьная библиотека и библиотекарь Антонина Петровна. Я паслась в библиотеке часами. Помогала вести читательские формуляры, наводить порядок на полках, писала отзывы на прочитанные книги. Когда в 1954 году мужские и женские школы решено было слить, и меня перевели в бывшую мужскую Љ312, Антонина Петровна подарила мне на память под большим секретом почему-то списанное первое издание романа Каверина "Исполнение желаний", и роман этот остался одним из моих любимых на всю жизнь, тем более, что первая редакция отличалась от последующих неуловимым ароматом времени.
Однажды Антонина Петровна сообщила о грядущей читательской конференции с присутствием автора, дала мне книжку М.Прилежаевой "Над Волгой" и попросила высказать на конференции свое мнение. Мария Прилежаева была успешной, орденоносной советской писательницей. Успех ее базировался, прежде всего, на биографии Ленина ("Жизнь Ленина") и книжке о Калинине. В романе "Над Волгой" речь шла об очень хорошем мальчике. Мамы нет. Папа работает на автомобильном заводе (действие происходит в Ярославле). Мальчик не только сам любит читать и слушать музыку (то есть, ровно то, что и я любила больше всего), но заражает весь свой не очень путевый класс любовью к Чайковскому. Все начинают ходить в концерты, обмениваться пластинками, рассуждать о Возвышенном и Прекрасном. Вот тут я, исходя из опыта своей собственной школьной жизни, не поверила Прилежаевой. Но как объяснить, почему это не может быть правдой? Помню, что мучилась этим вопросом. А сказала, что музыка - это не собирание марок, так просто всех Чайковским не увлечешь, что написанное - неправда. Говорила в актовом зале, с трибуны, руки-ноги тряслись. Однако зал меня не поддержал. Сохранилось мое письмо к отцу, где я пишу про конференцию (кстати, о Сталине в этом письме - ни слова, хотя, повторяю, конференция состоялась в марте 1953):
"Но наши примерные пионеры решили, что книга не должна быть жизненной, а должна иметь исключительно воспитательное значение. Автору критика тоже не понравилась. Я не стала с ними спорить". Настоящее торжество принципов социалистического реализма! А Антонина Петровна потом мне потихоньку сообщила, что Прилежаева спрашивала обо мне: что за девочка, из какой семьи, кто родители. Я тогда перепугалась, как бы маме или отцу (он тогда жил в Гудауте, куда я ему и писала) чего не сделали. Но обошлось. Игры в Чужую девочку наказания не повлекли.
Свободное копирование
