Съездка все еще шумела, разбившись на несколько групп, когда начал говорить Василий Потапов о том, „что как все мы братья одни, то должны бы и есть одно".
Говорил он коротко, просто, без всякого пафоса, без „жалких слов", спокойным, чуть заметно вибрирующим голосом, стараясь не волноваться, так как духобору этого не полагается: это считается дурным тоном. Но за этим спокойствием, за почти безразличной интонацией, чувствовались и глубокая ненарушимая убежденность в правоте своей идеи, и страстное желание видеть ее осуществленной в жизни.
Он указывал на то, что разрозненность духоборов прежде всего мешает им стать на ноги, обзавестись необходимым инвентарем, стать настоящими „хозяевами".
Теперь время трудное, и нужно всем собраться с духом и, сплотившись в одно целое, бороться с нуждой, голодом, холодом.
Он предлагал всем холодненским, елисаветпольским и карсским, всем духоборам, живущим в Канаде, соединиться в одну общину, с одним кассиром для всех членов ее. Чтобы всякий заработанный грош приносили рабочие этому кассиру, а выборный совет старичков распоряжался бы деньгами для нужд всего общества. Провизия, купленная на заработанные деньги, хлеб, снятый со своих полей, — все это должно делиться поровну между всеми...
— Какие такие карсские духоборы или там елисаветпольские, или холодненские, к чему такой раздел? — говорил он. — А то еще поделились на села, и каждое село — кабыть другой народ или нация какая выходит. Что же, ежели голодный брат сидит в Спасовке, а ты из Михайловки, так тебе уже об нем нечего гориться и думушки мало? Нешто тольки об своих михайловских тебе забота, или как? А другие что же чужие, что ли? Все это: там михайловские, ефремовские, карсские или холодненские давно оставить надо, коли мы в сердце своем желаем истинными христианами быть... Как мы именуемся христианской общиной всемирного братства, так это и исполнить должны в точности. Некуды уже делиться дальше, будя уже ренства этого, сварки, смуты всякой. Забыли мы про завет наш и теперя, как овцы какие, путаемся без толку, скружились вовсе... Чтобы полюбовно жить нам в единой христианской общине, чтобы брат на брата никакого ренства не имел, — всем воопче чтобы жить, как истинным христианам надлежит...
Глаза Потапова горят ярким светом, он забыл „хороший тон", на смуглых щеках выступил от волнения румянец...
Заходящее солнце своими ласкающими золотистыми лучами мягко обнимает его стройную, проникновенную фигуру и, пробираясь между длинных сиреневых, все вытягивающихся теней, в последний раз скользит по нем угасающим, горячим лучом.
— Что же, старички, как? Принимаете мое слово, али нет? Как скажете?.. — спрашивает он сидящих в молчании старичков.
Елисаветпольцы и карсские едва заметно неловко жмутся в своих тесных казакинах; во время речи Потапова они не раз переглядывались многозначительными взглядами.
Молчание становится тягостным.
— Это уж чего лучше было бы, ежели бы всей опчиной, — выговаривает, наконец, плотный елисаветполец, с жесткими, седеющими усами, с лоснящимся лицом. Серые глаза его осторожно перебираются с предмета на предмет, старательно обегая фигуру Потапова.
— Чтобы всем воопче, — прокряхтел его сосед.
— Первое дело — по-истинному, по христианскому закону, — раздаются нерешительные замечания. Фразы эти, как видно, с трудом вытягиваются из глотки и так и виснут неопределенно в воздухе.
Положение не из легких. Не соглашаться жить общественною жизнью, не соглашаться публично, говорить против общины вслух, при всей братии — дело совершенно невозможное. Это „неприлично" — в мужицком смысла этого слова, т.-е. не к лицу им.
К счастью для елисаветпольских и карсских, начинает говорить Н. Зибарев.
— Это ты, Вася, дюже хорошо надумал, лучше этого нечего бы и искать, — говорит он мечтательным голосом, тоном глубокого сочувствия. — Это уж верно... Ну тольки я думаю, сделать это трудно будя...
— Трудно-то, трудно, — соглашается Потапов.
— Главное, брат ты мой, дюже мы далеко раскинулись один от другого. Ты гляди-кось, где вы, а где, скажем, мы... Как тут общую кассу держать? Или, скажем, нужно какое дело обсудить всему опчеству. Когда это старички сбредутся на съездку? Вот мы пришли сюды, отмахали 50 — 60 верст, да назад нужно столько же. И трудно и несподручно... Это надо бы обдумать как не можно получше...
— Обдумать, обдумать, — загалдели, обрадовавшись, старички.
— Не такое это дело...
— Не способно — вот главная сила в чем...
— Посоветовать надоть...
Часть стариков поднимается, часть остается на скамьях; говорят все сразу, разбившись на несколько групп. В сущности, лишь очень немногие решают вопрос по существу. У большинства он уже давно, еще во время речи Потапова, был решен.
Заняты больше приисканием более или менее приличных форм для отказа.
Уже поздно, скоро наступит ночь, а старики все еще путаются, гутарят о трудном деле, и никто не высказывается определенно.
— Ну, что же? — начинает решительно, несколько вызывающе, Мелеша. — Надумали что, али нет, старички? Надоть бы кончать уже дело этое...
— Да, пора, пора: ночь на дворе...
— Тут, как по-нашему, — продолжает Мелеша, — и путать долго нечего. Одним словом, пущай каждое село сейчас вот скажет: присоглашается оно на опчество, значит на общественную жизнею, вот как Вася присоглашает нас всех в одну братию, али нет? Только чтобы без лукавства, — говорит он с серьезными глазами: — никто ведь не неволя и никто тебя за язык не тяне, чтобы не отказываться...
— А ты что же сам-то? Нешто можешь ты за всею свою селению согласие на такое дело дать? — спрашивает не без злобы сиплым голосом старый елисаветполец, с огромными черными бровями и хищным лицом. Стоя неподалеку от Мелеши, он косится на него пренебрежительно через плечо, несколько свысока рассматривая его худую фигуру в старом казакине, протертом насквозь на одном плече. Он, видимо, сильно недоволен на Мелешу за такую определенную постановку дела.
— А то как же! А зачем же меня народ выбирал? Чего ради я сюда таскался? Я за свою селению ручаюсь...
— Ну, одначе, нам таково неловко выходить. Мы без селения, значит, никак не можем сами согласия дать. Не уполномочены мы на это...
— А кабы сейчас гутарили бы, чтобы порознь всем жить, тогда как? Небось тогда знали бы, что сказать за свою селению, — насмешливо говорит Мелеша, оглядываясь за одобрением на старичков Северного участка. — Одним словом, — почти кричит он, внезапно вскакивая с земли, словно ужаленный, и подходя к столу, — я за свое селение согласен... Пиши! — говорит он с детской простотой: село Троицкая, с Громовой горы, старичок Емельян Коныгин... согласны, чтобы воопче...
Пока записывается его селение, он стоит боком к столу и следит за записью.
— А теперя нехай каждое селение скажет, как хотит...
Всем становится не по себе. Слышатся отдельные голоса:
— На это мы не полномочены.
— Это без совету с селенией никак нельзя...
— Другое что, а об этом надоть распытаться как следуя.
— Чтобы после лукавства какого не вышло...
Вслед за Мелешей к столу подошло еще несколько старичков с Северного участка, которые просили записать их села в общину. Орловские и тамбовские (холодненские с Южного уч.) также выразили свое согласие, хотя уже и не так решительно. В главной массе старичков все громче раздавались голоса о том, что старички этой съездки для решения такого вопроса недостаточно уполномочены своими селениями.
В конце концов большинство взяло верх. Елисаветпольцы и карсские напирали на недостаток полномочий, а некоторые из старичков Северного участка не соглашались на „единую общину" из-за дальнего расстояния, отделяющего их села от Южной колонии.
Таким образом окончательное решение этого вопроса было отложено до 25 июля. Кто-то из духоборов предложил подавать мнения не лично, а посредством письменных заявлений, чтобы дать большую свободу для выражения мнений.
К 25 июля каждое село представит посемейные списки, в которых каждая семья сделает надписи — „согласны" или „не согласны". Если же на бумажке не будет такой надписи, то это будет означать „не согласен".
Этим решением закончилась съездка 6 июля, и старички разбрелись по домам.
Несмотря на то, что не было ни одного голоса, говорившего против идей Потапова о соединении всех канадских духоборов в одну общину (кроме нескольких сел Громовой горы, мотивирующих свое несогласие дальностью расстояния), Василий Потапов и Мелеша, да и другие убежденные общинники после этого постановления старичков совершенно уже не верили в успех своего предприятия.
— Ну, теперя ничего не будет из этого, — говорил, безнадежно махая руками, Мелеша.
Василий Потапов грустно молчал.
Свободное копирование
