"Съездки" на южном и северном участках - 3

Канада. Ассинибойя. Южный участок. 6-е июля 1899 г.

На дворе под стеной одного из сараев поставлен длинный стол, за которым сидят „старички", имеющие что-либо сообщить съезду. Тут же сидит С. Джон, В. Бонч-Бруевич. Напротив расставлены рядами скамьи, на которых теснится человек шестьдесят почетных старичков.

Уезжая в Европу, Д. Хилков передал дела мне, и я теперь пользовался этим съездом, чтобы поговорить с духоборами о заработках, нарезке земли, покупке и доставке провизии, скота и других делах. Мне же было предложено вести и протоколы съездок.

На первых скамьях грузно восседают колоссальные и неподвижные, как статуи Мемнона, фигуры елисаветпольских и карсских старичков. Одеты они в новые казакины, в хорошие русские сапоги, лица красные, несколько надутые, важные. Чем-то грубым, неподатливым, каким-то холодом душевным веет от них.

Между ними сидят в своих потертых и протертых остатках помыкавшиеся по белому свету кипрские и другие холодненские, с исхудалыми нервными лицами, с внимательными, хотя и спокойными глазами. А старички с Громовой горы (Сев. уч.) скромно уселись сзади стола на земле, облокотившись спинами о бревна сарая.

— И тут услышим, — спокойно говорит Н. Зибарев, усаживаясь рядом с Мелешей и широко улыбаясь ему.

Мелеша с усталым лицом сидит, съежившись комочком, подобрав под себя ноги, обутые в изорванные мокассины; смеющимися, несколько лукавыми глазами он разглядывает сидящих против него елисаветпольцев.

— А что же Вася Попов? Не пришел на съездку? — спрашивает кто-то из кипрских.

— Не, он уже отходил свое, кажись, — отвечает скороговоркой Мелеша.

— Да, дюже отяжелел старичок, — поясняет Зибарев: — неспособно ему такую даль трепаться. Тут ведь верст 60 буде — легкое ли дело? Вот тольки такой живчик легко доскачет сюды к вам, — говорит Н. Зибарев, любовно поглядывая на Мелешу.

— Легко! Что и говорить! — укоризненно качает головой Мелеша.

Съездка сначала приступает к обсуждению небольших дел. Нужно засыпать ямы, вырытые для выкапывания глины, обгородить колодцы, обсудить разные хозяйственные вопросы и т. д. Между прочим говорится о железных печах, которые были поставлены в сараях для общего пользования. Куда их деть? После небольшого совещания решают разделить их на села, так как они куплены из бонуса.

Обсуждая вопрос: „Чем мы должны кормиться", старички высказываются в том смысле, что необходимо дружнее взяться за заработки.

— Хотя это нам и неспособное дело, эти разные наемные работы, а все же покедова заем придет, нужно как никак кормиться. У нас вот ежели муки еще на месяц хватит, — говорит один из кипрских, — то и хорошо, а то и на месяц не хватит. А тогда откедова возьмешь ее, муку-то?

— Одначе я тебе скажу, — возражает ему мрачный старик, с угрюмым лицом, — мы с этих прорубов да колышков[1] никогда на ноги не станем... Наше дело землепашецкое: плуг да борона — это наша орудия. А покель скота и орудия нету, — ничего не будет...

— Это правильно гутарит старичок, — как есть правильно приходица...

— Это самое, — послышались голоса.

— А откуда их возьмешь скотину-то али там орудии? — спрашивает, обращаясь к собранно, приземистый старик с живыми, вопросительными глазами и тотчас же сам себе отвечает: — Я так думаю: одна надежда — заем, больше ничего.

— Одним словом, — положительно, с расстановкой, выговаривает один из сидящих за столом и покачивает утвердительно после каждого слова головой, — одним словом, хлопотать всем опчеством, чтобы поторопили заем, чтобы как не можно ускорить этую дело. А не то все чисто пропадем тут. Верно я говорю, али нет?

— Обязательно надоть поторопить, — чего тут и говорить.

— Вся сила в заимообразе.

Оживленно погутарив на эту тему, холодненские тут же постанавливают просить Мак-Криари, Арчера и русских друзей поторопиться с займом для них, так как положение дел не терпит отлагательства[2].

— Кабы, вот, ежели б написать дедушке[3], али квакарям... — слышится чей-то робкий, неуверенный голос.

— Чего написать-то? — поворачиваются к начавшему говорить духобору старички.

Перед ними захудалая потертая фигура, с серым изможденным лицом, с темными кругами под глазами. Несколько мгновений он не отвечает, переминаясь с ноги на ногу.

— Да насчет стеснения нашего, — слышится его жалобный, монотонный голос. — Може, как-нибудь жертва пришла бы или что.

Наступает неловкое молчание.

— Да хто е знае, как? — поглядывают нерешительно друг на друга старички.

Зибарев, морщась, мотает огорченно головой.

— Ць-а! Боже ты мой! — говорит он с болью в голосе. — Буде уже этой жертвы! Это один соблазн выходит, больше ничего. Говорите такое, что совестно даже слухать... Какую тебе еще нужно жертву! Мало нам люди помогнули?.. Нужно тебе скотину — возьми да выйди всем селением на просек али там на колышки: вот тебе и скотина и мука, все будет. Так нет, — каждый смотрит, как бы куды к формалю[4] наняться, чтобы как подальше от опчества, чтобы деньгу к себе в карман брать, чтобы никто не знал, скольки у него денег есть... Хоронится каждый один от другого. А что из этого хорошего выходит? — ничего хорошего, окромя худого. Гляди, и денег много, а толку никакого не будя. Так они и разойдутся на пустяк. А выйди всем селением, захватись покрепче, — вот тебе и обзаведения... Ты не горься[5], что жертва не пришла: все одно ее не настарчишь на наше общество, — разве можно ее стольки натаскать, чтобы наш мир прокормить, — ты сам подумай! От нея одна сварка, злоба, больше ничего не будя... Чем тут сидеть да жертву поджидать, приходили бы, кому нужно, к нам на Громовую гору, — у нас теперя есть работа; абы руки были, — живы будем!

— Это что и говорить: ежели бы всем селом взяться, — чего уж лучше!..

— Ну, тольки разве с нашим миром сладишь?..

— Прямо, кто куды смотрит: ослаб народ вовсе, дюже ослаб, всяя горя от этого.

— Дружности нету нисколько... — загалдели старики. Начинается в стотысячный раз бесконечный спор о том, что скот и фургоны, купленные из бонуса, разделены по селам неправильно.

— Нам вот что же дали? Пару быков да коня, — это на сто семнадцать-то душ. А что мы с конем с эстим будем делать, а? Скажи на милость! А в Спасском и душ меньше, и ездить им ближе, а туды пришлось две пары коней да хургон, не такой, как наш...

— Ну и к чему такое говорить! — защищаются спасские: — сами же знаете, какие пары. Наша четверка ваших быков не стоя. Один же конь никудышный совсем, калека, на него и хомута нету, — пасется только с другими конями для красы; говорил я, не брать его, а то только считаться будя, что у нас три коня, — так и вышло!.. А нешто на нем возить можно!.. Ну, скажи сам, можно?

— Да что вы гутарите зря: вы поглядите по записи, скольки ваши кони стоили и скольки наши быки с конем; куды ж это прировнять, — это совсем на рознь выходит.

— Так опять же и по записи не выходя. Ну, нехай наши дороже плочены, — так они ж скольки перетягали на всею общество и багажу и провианту, скольки на них, горемычных, перетягали, скольки их покалечили сменные кучера, покеда они до нас дошли... Сам знаешь... А ваши тольки, тольки как куплены...

Спор этот бесконечен. Припоминаются все цифры до последнего цента, делается раскладка этих денег на души, потом переводится это все на животных, фургоны, и в конце-концов все-таки нет ни одного села, которое было бы довольно тем, что ему пришлось по определению старичков.

— Самое лучшее дело — это кабы взять да порубать топором на ровные части и коней, и коров, и сбрую, и фургоны: от тогды бы дюже бравочко поделилиси... — добродушно посмеивается Мелеша.

Слушать со стороны эти вечные споры тяжело и утомительно, и не трудно, конечно, слыша их по целым дням, упрекнуть людей в зависти, в сварливости, в мелочности и т. п. Но стоит только ясно представить себе все те условия, в которых находились в то время духоборы, все то, что пришлось им пережить до этого момента, — и тогда вместо готового уже сорваться обвинения вы удивитесь, как люди так мало еще ссорятся и не передрались, не переругались окончательно между собою.

Возьмем для примера хотя бы село Любомировку (Сев. уч.), где на 115 человек нет ни одной лошади, одна корова и пара быков, из которых один заболел. А нужно и строиться, и таскать бревна из лесу, и пахать, и главное — возить провизию за 60 — 70 верст, а то и более.

Само собой понятно, любомировцы не остались без хлеба: им помогли другие села, разложив их мешки по своим подводам; но много ли могут они вообще помочь друг другу, если на все 13 сел с населением в 1403 ч. имеется всего 18 пар скотины, да и того меньше, так как часть из них всегда больна?

Если вникнуть поглубже в их положение, то, повторяю, можно только удивляться как мало роптали и ссорились эти люди.