Эпидемия холеры в Крыму. 1920 год

Эпидемия холеры

Ходили слухи, что вспыхнула эпидемия холеры. Это подтвердил генерал, военно-санитарный инспектор. Административная медицинская служба становилась мне в тягость, тем более что она походила на полицейскую: смотри за гигиеной всех военных учреждений, пиши рапорты на комендантов этих учреждений, а они все старше меня чином, инвалиды, кадровые офицеры. И поэтому во время первого вечернего чая я тихонько высказал желание поехать в какой-нибудь полевой госпиталь – прифронтовой. Генерал нахмурился и сказал: «Молодой человек, вам, вижу, надоела спокойная жизнь». Генеральша, конечно, ему вторит. Я молчу, и на этом как будто бы всё кончилось.

В тот же день приходит один пожилой фельдшер, рекомендуется, говорит, что у него шесть душ детей, и что его хотят послать в помощь медицинского персонала на борьбу с холерой, и что если бы я хотел с ним поменяться, то тогда бы он с удовольствием поехал бы в прифронтовой полевой госпиталь. Такая новость меня не ошарашила, но всё же удивила, что так дело быстро делается. Этот пожилой фельдшер, в переводе на военное звание – капитан, в случае мены службы даст мне 10 рублей золотом и 40 рублей серебром; такие сделки уже бывали, ничто меня не удивило. От его предложений в рублях я отказался, а сам пошёл к коменданту полковнику и заявил готовность поменяться с ним службой, так что полковник зафиксировал наши обоюдные желания.

При разговорах я часто слышал, что медицинский персонал боялся быть посланным на борьбу с холерой, и после я убедился, что есть чему бояться. Пожилой фельдшер обещал меня угостить хорошим обедом, но его угнали раньше, чем он думал. А мне сделали в этот же день противохолерную прививку. Мучился я от неё ужасно: меня рвало, катало по полу и под кровать. Утром, измученный, но оправившийся, был я на работе, через две недели получил вторую прививку и поехал. Дали мне пропускной лист, право на две почтовые лошади с возницей, которые я менял на каждой земской почте.

Выехал я днём, вечером приехал в земский постоялый двор. Пока лошадей распрягали, я пошёл к морю, на берегу которого валялись засохшие, разлагавшиеся и свежие медузы тёмно-коричневого цвета в большом количестве. Когда вернулся, солнце уже село, и я, к своему удивлению, увидел свежих запряжённых лошадей в повозку. А хозяин постоялого двора, на мой взгляд, с честной физиономией, сказал мне, что лучше выехать и ехать, нежели ночевать здесь, так как другой раз пошаливают зелёные, заезжая ночью сюда, а далеко ли от греха! Я ему ничего не ответил, забрался в повозку и поблагодарил его за добрый совет. Он, идя возле повозки, давал советы своему сыну, что прикупить и захватить на обратном пути из Ак-Мечети, куда я направлялся. Ехали мы спокойно. Я всё время спал, так что с возчиком, человеком лет 30-ти, говорил мало.

Привёз он меня прямо в больницу. Там ещё никого не было, даже больных. Пришёл фельдшер, познакомились. Он смотался к доктору, который жил рядом с больницей в Ак-Мечети. Доктор пригласил меня на завтрак. Докторша - чванная, раскапустившаяся барыня, лечившая себя от всех ведомых и неведомых болезней пончиками с разными начинками и воздушными пирожными, после которых доктор прочищал свои зубы большой загнутой серебряной зубочисткой, мной никогда, нигде и даже до сего дня (1963 год) не виданной; говорил, что это китайская. Может быть! А так вообще хороший он и смирный человек. Сказал, чтобы я как можно скорее представился здесь местному коменданту и предупредил, что он кокаинист.

Раскланялся я с ними и пошёл представляться коменданту. Это был есаул, донской казак, инвалид без правой ноги, одурманенный наркотиком. Всех в Ак-Мечети насчёт добывания наркотика терроризировал и с места в карьер полез на меня, что я должен помочь ему в этом, и тогда он для меня чёрта за рога повалит у моих ног – это его типичные выражения. На всякие дела у меня были инструкции, часть которых, по разговору его я видел, он знал. Ну, в общем, опасный человек.

Дал он мне недурную квартиру у одного богатого крестьянина. Но вот однажды хозяин дома говорит мне: «Господин фельдшер, ради Бога, не обижайтесь, засватал я дочку за сына здешнего старосты. А когда ему пришёл срок идти на службу, то он сбежал к зелёным, чтобы какого греха не вышло (понимай: чтобы ночью не убили). Переходите к нему, то есть к старосте, тогда он будет спокоен за свою невестку, то есть за мою дочку».

Мне показалось немножко странным, что только один раз я видел за всё время его дочку, чернобровую смазливую девушку лет 18-ти. Перешёл я на квартиру старосты. Спать пришлось на скамейке-диване, что было не очень-то удобно. Рассказал я всё это доктору, а он посоветовал мне ни под каким видом не рассказывать это коменданту-есаулу, иначе тот всех их уничтожит. Да я и сам понимал и поэтому к есаулу не обращался. Тогда доктор сказал: «А почему бы тебе не спать в больнице, ведь одна комната 1-го класса всегда пустует». Туда я и перешёл в этот же день.

От радости и этот богатый крестьянин, отец дочки, и староста не знали, как меня отблагодарить: приносили то рыбы, то молока, то мяса – и всё это мне не нужно было, всё я отдавал фельдшеру, у которого было трое детей, а столовался я у доктора, платя ему положенный военный тариф. Да он в нём и не нуждался, ему было приятно болтать целый день со мной, больных почти что никого. По воскресеньям ходили в церковь, и, когда прикладывались к кресту, поп с похмелья всегда на ухо говорил: «Жду сегодня на преферансик». В карты я не играл, а посему никогда у него не был.

В один знойный день в море остановилась большая парусная лодка – рыбачья, куда меня вызвал комендант-есаул, что меня удивило, так как был и доктор в Ак-Мечети, но доктор был земский. Поехал, взбираюсь по верёвочной лестнице, по которой мне первый раз пришлось лезть, если не считать случаев в гимнастическом зале. Поднялся на палубу, где меня ждал человек в полуморском костюме, любовавшийся неловкостью, с которой я лез. Это было чистенькое парусное судно, где меня встречавший сразу же попросил посмотреть больного.

Спустился в каюту, состоявшую из комнаты приблизительно 4х4 м, по бокам кушетки, посередине комнаты стол, стулья. Спрашиваю, где больной, хотя через проход комнату было хорошо видно, но с противоположной стороны, да ещё с яркого солнечного света я плохо рассмотрел, что там человек лежал. Мне указали. Когда я подошёл, то увидел лицо, знакомое мне; я не подал виду, что знаю его. Это был лейтенант, думаю, что или инженерных, или батарейных войск, так как погоны были подправлены химическим карандашом, по выцветшим и полинявшим погонам трудно было определить принадлежность частей войск их. В общем, сразу же определил, с кем дело имею, то есть с нашей контрразведкой.

Тот, который меня встретил, говорит мне, не может ли тот при настоящем состоянии здоровья выполнить военную задачу. Больной впился в меня просящими глазами. Я взял пульс. Температура 37,2. Показал, как понял, их спрашивающему начальнику, мол, нет, выполнить какие-либо их задачи он не может. Тогда больной – к старшему: «Вот видишь, Костя (а Костя оказался капитаном), я же тебе говорил, что я не в состоянии». Тот отмахнулся и сказал: «А кто же тогда высадится?» В общем, при разговоре понял, что нужно было сбросить в Очакове контрразведчика. Угостили меня чаем и шоколадом, поговорили обо всём, но только не по службе. И тот же матрос, что привёз меня, свёз обратно на берег.

Очередное задание: поехать в другую часть берега вакцинировать против холерной болезни. Их должно там быть человек 40, а когда приехал, их там оказалось при вакцинировании человек 200. Накормили меня там чудесно приготовленной печёной на жаровне рыбой Чёрного моря. И поехал я обратно. Обратный путь лежал по берегу моря; я должен был заехать отдать отчёт, как живут там беженцы.

Приехал я тихонько, возницу оставил у ворот, а сам, приоткрывши ворота, прошёл во двор. Тут я вижу –человек с цигаркой. Глянул на меня: «Здравствуйте, дорогой станичник». Я ему: «Здравствуйте, а где же вы живёте?» Он мне показывает на сарай, где провалившаяся крыша, а старики, женщины и дети валяются на подстилке из соломы прямо на навозе, и, к моему глубокому удивлению, все они оказались донскими казаками Хопёрского округа. Мужья, сыны и братья их бьются на фронте у Перекопа.

Спрашиваю, кто здесь старший. А вот он, сейчас придёт. Так и есть. Идёт тип с видом барышника, он был удивлён, что нашёл меня посредине двора. Я отрекомендовался просто: фельдшер Любовин, не говоря ему причину моей поездки к нему. Ему очень хотелось шикануть, в каком он порядке держит имение. Показал домиков десять по три комнаты, все домики пустые. Потом повёл показывать хоромы помещика. Конечно, всё там в золоте и люстрах. Поднялись по лестнице. Он познакомил меня со своими двумя дочками, они угостили меня яблоками, которые я не очень-то люблю; приглашал обедать, но я отказался. Перед уходом я спросил, почему он держит донских беженцев в телятнике? – Помилуйте, так они же загрязнят там всё. После такого ответа раскланялся с ним; дочки из дверей поглядывали, лет им было по 14-15. Зашёл к станичникам своим попрощаться. Пообещал, что скоро они будут иметь хорошие квартиры, и уехал. Да! Забыл сказать, что кормил он их очень хорошо, каждый день баранина и рыба. Он как будто бы чувствовал, шельма, как я уехал, он их, то есть донских беженцев сразу же перевёл жить в эти опрятные домики, которые я видел.

На обратной дороге встретил повозку, на которой лежал умерший от холеры татарин. Мой возница распряг лошадь, стреножил, свернули влево на первую попавшуюся дорогу, приехали в село, где вакцинировалось всё население. Здесь же была и больница, куда свозились все холерные больные. Умерших холерных больных закапывали в могилы, предварительно густо посыпавши известью, повозки и их содержимое жгли, лошадей дезинфицировали карболкой-раствором; где-то была рота кордона солдат. Из этого госпиталя я выбрался через три недели, так как один фельдшер, сестра милосердия и человек двадцать селян умерли от холеры. Говорят, что в других сёлах была большая смертность, в особенности, в татарских, где гигиена мало соблюдалась, то есть пили сырую воду, ели овощи, арбузы, дыни и так далее.

Меня снова вызвали в Евпаторию. Заехал взять мой вещевой мешок, предварительно всё продезинфицировавши. Ехал я обратно другим путём, не по берегу моря, а где-то посредине, так что весело было, кругом деревни.

По приезде узнал, что коменданта-есаула давным-давно сняли, у рыбаков усилили контроль, этому управляющему имением приказали вести себя немножко лучше с пострадавшими беженцами, а относительно парусной рыбачьей лодки сказали, что двое из пяти погибли чуть ли не сразу по вылазке, так как и с одной стороны, и с другой крепко следили друг за другом.

Живя в Евпатории, работал в той же должности, что и раньше; все ко мне относились с хорошим уважением. А как же: работая при холерной эпидемии, я был в охваченных ею местах.