12
Новый 1943 год встретили грандиозной выпивкой. Начальник отдела Боровков напился чуть ли не до белой горячки: кричал, рвал рубаху на груди. Да и другие были хороши. Утром я чувствовал себя отравленным, ушел в ближайший лес, долго сидел на пне и думал свою горькую думу.
В один из январских вечеров меня вызвал уполномоченный Особого отдела Белов. Его землянка была за деревней в небольшом овраге. Он стал подробно расспрашивать меня про моих родителей, семью, про мою службу. Я, признаться, струсил, ожидая ареста. Наконец он сказал:
- Я вызвал вас потому, что хочу, чтобы вы стали осведомителем по Ветотделу. Вы должны раз в неделю устно или письменно доносить мне о настроениях, о каких-либо нездоровых разговорах или поступках работников Ветотдела. Особенно внимательно надо следить за начальником Боровковым.
У меня отлегло от сердца, и я под впечатлением пережитого страха согласился. Я должен был называться вымышленной фамилией, подписывая свои донесения, и согласился называться Галенским. Белов дружески простился со мной.
В эту ночь я не мог заснуть. Все мое существо, все мои житейские принципы, понятия о чести и морали восставали против этой моей роли. Как? Шпионить за своими товарищами? Быть презренным доносчиком? Да, как же после этого я могу жить? Как я буду людям в глаза смотреть? Я решил отказаться от принятого на себя поручения. Следующим вечером я опять пошел к Белову и сказал:
- Вы можете меня арестовать, убить, но я не могу быть осведомителем и решительно отказываюсь.
Он удивился, спросил почему. Я объяснил, как мог, что я не подходящий человек для этой роли. Он не стал настаивать и отпустил меня, взяв расписку о неразглашении наших разговоров. Я не считаю, себя трусом и не боялся погибнуть на фронте, а случаев быть убитым было много. Так однажды я ехал в армейский ветлазарет, слезши с попутной машины, пошел пешком. Пройти оставалось километра три. Кругом было ни души, только в низине метрах в трехстах стояла палатка, около которой возились два солдата дорожной службы. Вдруг я заметил, как один из них лег на землю и стал целиться в меня из винтовки. Грянул выстрел, просвистела пуля. Видимо, от безделья или скуки солдат решил проверить меткость своего глаза, ведь он ни чем не рисковал. Вместо того чтобы уйти подальше от беды, я направился к ним и стал ругаться, обещал сообщить об этом начальнику дорожной службы полковнику Николаеву. Они могли легко застрелить меня, особенно потом, когда я уходил. Но я боялся погибнуть с клеймом врага народа, чтобы преследовали мою жену, и над сыном всегда висело бы проклятое пятно. Возможно, в этом моем страхе были элементы психоза. Ведь я был свидетелем массовой гибели хороших, честных, невинных, оклеветанных людей. В первое время после разговора с Беловым я побаивался; но время шло, и этот эпизод стал забываться.
Свободное копирование
