Дневник (1881-1893) - 76

25 [августа]

Читаешь Берне и удивляешься, до какой степени точно повторяется история, до какой степени реакции в разных странах похожи одна на другую, какое родственное сходство соединяет их деятелей. Вот например, г. Мюнх, прежний либерал.

"Несколько лет назад нидерландский король сделал его профессором и либерализм его сразу упал на 15°, а с тех пор, как от короля виртембергского он получил звание тайного советника — г. Мюнх приблизился к точке замерзания... и каждый день старается доказать, в официальной газете, что правительство всегда право в отношении к народу и что очень похвально, когда крутые меры оно принимает не колеблясь и разом, для того, что бы народ мог быстро проглотить горькое лекарство, а благодеяния рассыпает только постепенно, чтобы подданные могли пить их медленно и от этого наслаждались, как можно дольше".

Вот "даровитый, но странный" редактор, делающий в корреспонденциях своих сотрудников собственноручные благонамереные вставки, редактор, который "уже двадцать лет с безумным упорством отыскивает философский камень и старается устроить амальгамму из дипломатики и правды, чтобы посредством этой смеси устроить "золотую" газету".

Вот ночные обыски и аресты, которые Берне об'ясняет тем, что "франкфуртское правительство — антипод народа и потому, когда у этого последнего день, тогда у него ночь".

Вот молодежь, которой "совсем нет,— не успеет она поступить в законодательный корпус, как уже отпускает себе брюшко".

Вот "Бернская газета" — кладбище, на котором похоронено высокомерие пяти столетий и где, в современную нашу полночь все призраки старого хищнического дворянства бродят и воют так, что у слышащего волос подымается дыбом".

Вот наконец, "патриот". Менцель!.. "Все враги свободы говорят одним языком, потому что все они принадлежат к одному и тому-же народу, — своекорыстие, вот их отечество. Каждый раз, как они видят недостатки в стране с либеральным устройством, они приписывают их этому устройству. Каждый раз, как они замечают хорошие явления в государственном устройстве не либерального свойства, они утверждают, {В данном месте текст прерывается следующей выпиской, очерченной пером: "И благородный человек может быть рабом обстоятельств, но тот кто становится лакеем обстоятельств,— неблагородный человек".} что эти явления — последствия именно нелиберального устройства. Когда г. Менцель читает в путевых записках князя Пюклер-Мюскау, что часть французских провинций безжизнена, пуста, бедна,— он ликует и восклицает: видите, видите, друзья Франции? "Да что-же нам видеть? Мы дополним ваши мысли, г. Менцель. Вы хотите сказать: это последствия представительного правления, суда присяжных, свободы печати, гласности, равенства; это всегда случается, когда государственных преступников судят не долеее шести месяцев, а не держат по целым годам в тюрьме, это всегда случается... enfin, c'est la faute à Rousseau, c'est la faute à Voltaire... {Словом, это вина Руссо, это вина Вольтера.} Но, добрейшие г.г. Менцели, если-бы у французов не было свободы и суда присяжных, разве поля их были-бы лучше обработаны? Разве тюрьмы — оранжереи, в которых созревают все благородные плоды? Разве цензура — вещество, унаваживающее землю?"... "По их словам, свобода должна делать людей ангелами, искоренять все пороки, все слабости, оплодотворять дурную почву, прояснять мрачное небо. Она должна прогонять град, наводнения, болезни, должна даже делать человека бессмертным! Просто жалко слушать,— заключает Берне, — что они говорят в своем отчаянии. И с такою жалкою сволочью приходится спорить!"

Это тот Менцель, который "получил пароль — каждого, кто не признает немецких правительств в высшей степени милыми, — об'являть евреем и он дошел так далеко в своем усердии, что совершил обрезание над всею "Молодою Германиею"... "и предал проклятию множество христианских душ".

О, сколько теперь у нас таких Менцелей и Раумеров!..