1888 год
18 января
Сильный звонок. Отворяют и горничная, отступив на несколько шагов от двери и заглядывая в мой кабинет,— говорит довольно почтительно:
— К вам, Владимир Галактионович.
Я выхожу в переднюю. Там снимает калоши старик довольно высокого роста, с серо-желтой бородой; он в штатском сюртуке, но на гвозде висит его пальто со светлыми пуговицами и генеральской выпушкой. Под мышкой портфель, который мне сразу об'ясняет цель его прихода.
Я прошу в кабинет.
Генерал, не выпуская портфеля из подмышки, кланяется, выпячивая по военному грудь и говорит.
— Имею честь рекомендоваться: отставной генерал-майор Константин Васильевич Миронич.
— Очень приятно. Владимир Короленко — кланяюсь и я.— Чем могу служить, генерал?
— А вот-с. Извольте посмотреть.
Я ставлю генералу стул, а он, не садясь, вынимает из портфеля об'емистую рукопись и маленький редакционный бланк. Кинув беглый взгляд, я узнаю знакомый бланк "Русской Мысли". Печатные строчки с пробелами, потом писанное заглавие "Из прошлого" и в конце страницы: —"напечатано быть не может".
— Вот-с, изволите видеть,— кладет генерал бланк на стол и водит пальцами.— Напечатано быть не может... Не может... Изволите видеть. Надо вам сказать,— пишу-с...
Я кланяюсь и бормочу что-то о товариществе по перу и т. д.
— А, что вы сказали?..— Он наклоняет ухо, немного глух.— Да! собратья, только я, знаете-ли, собрат из плохих. Вот видите: "напечатано быть не может".
Он садится и смотрит на меня с заискивающим вопросом. Глаза у него серые, лицо широкое и энергичное, голос очевидно привыкший к команде, движения уверенные, осанка важная. И мне становится невыразимо жалко старого генерала... Откуда у него эта роковая страсть, которая теперь глядит из его серых глаз, так робко и так заискивающе. Мне как будто слышится какой-то ласковый визг. Это "писатель" сидящий в генерале,— неслышно визжит и виляет хвостом передо мной, мальчишкой в серой блузе и больших сапогах, с наружностью нигилиста.
— Это из журнала "Русская Мысль"; знаете-ли — в Москве? Я послал им свою повесть... Большая повесть около 5-ти печатных листов... печати убористой... И вот, получаю это письмо. Видите: отставному генерал-майору и т. д. Н-не напечатали. Я думаю, это происходит оттого, что я не обозначил цифры гонорара. Знаете — думают вероятно: сколько-же назначить?.. Согласитесь, что это затруднение, какие нибудь претензии!.. Ведь это все неудобно, я понимаю...
Я выражаю сомнение: гонорар легко могла определить сама редакция.
— Да?.. Ну, значит надо было с'ездить самому; да, да! Надо было явиться лично... Знаете... больше уважения...
Он смотрит на меня опять с прежним выражением вопроса и опять мне видится в этом взгляде что-то виляющее хвостиком.
— А?.. нет, вы думаете?.. Значит...
Он опускает глаза, и выпрамляется с видом беззаботной развязности, под которой мне видится некоторая обида. В нем просыпается генерал; он поводит плечами и я жду, что вот-вот генерал совсем выскочит из-за писателя и он гаркнет своим командным голосом:
— Ма-алчать! Мальчишка! Печатать, когда приказывают!..
Но этого не случается, и генерал с видом деланной беззаботности, и чуть заметным оттенком обиды говорит:
— Ну, значит, гадко написано... Теперь вот другая повесть. Тоже значительных размеров... Вот извольте посмотреть.
Он кладет широкую ладонь на рукопись, и смотрит на меня с победным видом.
— Эту я думаю отослать в "Северный Вестник" в Петербург...
— Прекрасно, а чем я собственно могу служить В. Пр-ву?..
— Да! Вот видите... Сделайте одолжение... Извините ве-лико-душно!..
Он хватает мою руку обеими руками и жмет ее...
— Извините, что утруждаю. Больше не к кому. Все в один голос... весь Нижний говорит: ступайте к... к... Извините, не знаю имени-отчества.
— К Владимиру Галактионовичу.
— Вот, к Владимиру Галактионовичу... Единственный человек. Не хвастаясь скажу,— все хвалят повесть. Все.... Но кто все, позвольте спросить: ну, знаете там: студенты, гимназисты, барыни... От вас жду оценки...
Я предвижу много неприятных минут и потому предлагаю генералу компромисс: в начале февраля еду в Петербург, доставлю рукопись в редакцию и привезу ответ.
— Благодарю, благодарю! Но все таки... (глаза его опять с'уживаются и сияют лаской). Нельзя-ли... два дня... прежде передачи в редакцию.
Я соглашаюсь.
— Ну, вот, отлично,— оживает генерал.— Вашу руку Вл. Гал.! Спасибо. Надеюсь, надеюсь. Не хвастаясь скажу; повесть не дурна! Т. е. я так думаю.
— Вам бы генерал,— свои воспоминания...
— Здесь! (Он хлопает рукой по рукописи). Именно мои воспоминания. Я и моя жена. Вы увидите здесь меня и мою жену, сов-вершен-но! Как мы, я и жена, скитались по западной границе... 1/2года жизни!.. Все это мы пережили, совершенно пережили. Я и моя жена...
Глаза его оживились. Голос стал увереннее, но в нем теперь звучит не команда. Генерал просто переполнился воспоминаниями юности.
— Две любви, знаете... переплетаются... Горячая кровь, молодость!.. Да, да! На нашей западной границе...
Я смотрю на генерала и думаю: как захватила его эта роковая болезнь писательства?
Он как будто угадывает мой безмолвный вопрос.
— Знаете, с молодости имел склонность. Что делать,— служба, походная жизнь,— не до того. А теперь, прослужив тридцать лет в офицерских чинах, пятый год в отставке... Детей пристроил: два сына офицеры, два — в кадетском корпусе, дочь на днях выдаю замуж... Ну, вот, посудите сами: один, жена хлопочет там по хозяйству, у меня дела нет... сижу, кругом тихо... и, и... пишу, знаете. Две повести — пять лет!.. Одну в "Русскую Мысль"... "невозможно напечатать". Другую вот... Пять лет писал...
Внезапная мысль загорается в глазах генерала.
— Да, вот что, поедете через Москву,— пожалуйста, возьмите и ту рукопись. Скажите: рукопись генерал-майора Миронича. Вам выдадут.
Я обещаю.
— Ну вот и ее в "Северный Вестник". Непременно в "Северный Вестник". Гонорар — какой угодно! Сокращения там, поправки (сознаю: есть недостатки!) сколько угодно! Вот, так! Какой угодно, сколько угодно. Тогда вы думаете напечатают?
— Не могу, конечно, сказать ничего наверное, не зная содержания рукописей.
— Да, да! Возьмите, возьмите и ту. Тогда уж...
Лицо генерала озаряется улыбкой и все сияет.
— Тогда уж — обе будут напечатаны... да... И вы мне тотчас телеграмму: приняты обе. Больше ничего: генер.-майору Мироничу... приняты обе...
— Извините, задерживаю,— спохватился он, встал, поклонился по военному и взял со стола редакционный бланк с отказом.
— Может быть, вы оставите его у себя... Или мне взять... как прикажете.
— Помилуйте,— как вам угодно.
— Вам лучше знать эти порядки. Если позволите,— возьму. Знаете, иметь при себе...
Генерал бережно складывает никуда негодный клочок бумаги и прячет его, как прятал бы молодой рекрут какую нибудь неизвестно зачем выданную квитанцию.
Мы прощаемся. Через несколько минут молодцеватая фигура генерала виднеется уже в воротах, а я раскрываю рукопись: "Окопины.— Повесть".
"В 1856 году одна из артиллерийских полевых бригад была расположена близ города Мехова Келецкой губ. Командир бригады ревностно занялся хозяйством и предложил старшему своему офицеру Семену Ивановичу Окопину (Окопин — это я!— вспомнилась мне фраза генерала) поискать и сделать покупку нескольких стогов сена. Капитан отправился на юг, где по рекомендации многих личностей можно было найти большие запасы доброкачественного сенного довольствия. Недалеко от австрийской границы капитан увидел красивый замок...
...Капитан Окопин охотно поддерживал знакомство с обитателями замка. Ему нравилась только что приехавшая из института Анна Андреевна, а потому он сначала находил какие-нибудь причины заезжать к пану П-скому, а потом ездил туда и без надобностей, пока не сделал предложения девице Анне Андреевне С-вой, на вступление с ним, капитаном Окопиным, в первый законный брак, на что получил от упомянутой девицы немедленное согласие"...
Свободное копирование
