Дневник (1881-1893) - 40

25 января

Опять посетитель.

Молодой человек, с землистым цветом лица, с глазами, которые глядят из каких-то черных кругов. Нос вытянут, подбородок также; небольшие усики и чуть заметная бородка. Помнится я где-то видел подобное лицо, на какой-то иллюстрации, и почему-то мне кажется, что рисунок изображал сумасшедшего. Он входит в гостиную, кидает пальто на стол и остается в шапке с большим козырьком и околышем министерства народного просвещения, в которой и проходит в мой кабинет {На полях против данного абзаца два наброска карандашом изображающие профиль посетителя В. Г.}.

Я иду за ним. Он быстро поворачивается, берет мою руку и нервно сжимая ее и выворачивая, глядит мне в глаза.

— Буррматов. Пришел поговорить со своим (ударение) человеком,— перед концом моей жизни.

Лицо нервно передергивается и вместе с тем видно что-то экстатическое. От него пахнет водкой и сильно отзывается достоевщиной. Видно, что с ним происходит действительно нечто ужасное, что этот ужас расползся во всех мелочах его жизни, глядит из каждого пустяка, что во всем этом есть также нечто отвратительное и все таки этот человек носится со всем этим, как с чем-то высоким, точно с святыней и считает своим правом чуть не обязанностью делиться этим ужасом и этой душевной гнилью со всяким, кого он считает достойным.

Он садится за стол, кидает шапку на кушетку. Он меня знает, читал мои сочинения и даже ругал недавно в одном обществе... Знаете,— условно ругал потому что, потому что он так меня любит... одним словом. А все таки он после завтра покончит со всем этим и потому рад, что еще повидался со мной. Если я куплю вина или водки, он мне все расскажет, все, все...

Чтобы отклонить разговор от смерти и от водки, я спрашиваю:

— Вы кажется живете у С — вых?

— Да, живу у С — вых... действительно, и поэтому пришел к вам... там у меня произошла такая история. Вот именно поэтому... что я говорил о конце жизни...

Он вынимает сложенный вчетверо лист бумаги и дает мне прочесть, а сам покамест вытаскивает из кармана папиросы. Я замечаю при этом, что его движения порывисты и странны. Чтобы вынуть предмет из бокового кармана, он подымает плечо кверху, как-то особенно выворачивает его и запускает руку вертикально, тогда как все это можно было сделать и легче и проще. Затем он закуривает папиросу, а спичку опускает в чернильницу с сифоном. Туда же после пытается кинуть и окурок, но спохватывается.

Письмо начинается словами: "Милая Еня". Это напоминает мне целый ряд писем К — ова, которого эта Еня убила, начинавшихся теми же словами. Далее в письме говорится, чтобы она не считала его скандалистом, истории вроде вчерашней он производит лишь тогда, когда видит около себя ненавистных лиц, торгующих людьми, но он не относит этого ни к самой Ене, о которой высказалось общественное мнение лучшей части общества (что-то в этом роде), ни к Юлии Ивановне (сестре ее). Он готов для нее на все жертвы, только пусть она "не требует доказательств и не вдается в крайности".

— Я из за нее в части ночевал,— заявляет он.

— Как это из за нее?

Дело в том, что он зовет ее следовать за ним. Ее надо вырвать оттуда... Надо, надо еще отнять у них девочку 10 лет из этого омута. Он учил девочку (лицо его передергивается, он плачет, но без слез, смотреть на него ужасно жалко). Он учил ее и никогда не думал, что выйдет такая... история.

Он смолкает и потом опять кидается к прежнему предмету.

К ним приехал недавно брат из военной службы для поправления здоровья. Он и его тоже обругал, кроме того, он с ним покончит, а когда его вели в часть, он сказал: напрасно она убила свою жизнь на К — ова. Нужно ей было прежде всего подобным образом расправиться с матерью.

— Что вы это говорите! Чему ее учите, что вы!

— Положительно... Как же можно терпеть такие создания. Нет, я так оставить не могу.

В его голосе слышатся слезы.

— Если бы у меня было пять голов, а не одна,— я бы непременно одну пожертвовал на этого мерзавца. Теперь, конечно, он может быть не сделает этого... Но впрочем может быть и сделает...

— Какое же вы имеет на это право?

— Да, конечно он обязан позаботиться, чтобы остаться безнаказанным,— не пропадать из за такого ничтожного негодяя... Но оставить так он не может.

— Что же вышло?

Он обругал брата идиотом. Видите, сначала он принял его хорошо, вступал в разговоры. Тот спрашивает: а вы из университета? Нет, не из университета. То есть бывал в университете, но сам не из университета... "А сколько вас в войсках, но все это не имеет практической почвы".— То есть позвольте,— как это нас?.. Социалистов. Видите! Хм... социалист, это я. Еня ему говорит: что ты, какой он социалист. Он богомольный.

— А вы разве богомольны?— спрашиваю я.

— Я не молюсь Богу. Но видите-ли, я ей раз сказал: если бы Бог был, возвышенный Бог, честный там, справедливый, высоконравственный,— я бы ему... т. е. если бы он был... отдал бы себя всего "не только душу, но и тело", одним словом, — решительно... т. е. если бы был.

Он говорит с глубоким волнением.

— Ах, что там у них делается. Он зовет ее, предлагает жениться на ней, а они запретили говорить с ним; он попал в часть; рубашка на нем была шитая,— вышивка вся изорвана, руки у него ободраны, всюду кровь... "Ну, значит, думаю себе, все покончил". Прихожу домой; Еня входит, говорит: "ты подлец". Видите,— я подлец. За что? "Мою мамашу обругал...". "Но ведь ты знаешь...".—"Все знаю, а ты мою мамашу не смеешь обижать".

— Накануне говорила, на край света пойду, и хотела последовать, но у нее разорвали шарф. Я думаю себе, знаете: ну, какого сорта она женщина. Пусть уж разорвут мою шаль, а я все таки последую,— ведь так. Пусть шаль будет изорвана... шаль наживная. Ну, она не последовала... Изорвали шаль...

Скоро он все покончит, он не может так оставить.

— Да что вы это, кто вам дал право судить их. Уйдите, ну зовите с собой Еню, а как же вы беретесь казнить других.

— А как же? Так оставить?

— Конечно,— там уж Бог рассудит как-нибудь.

Его глаза загораются.

— Если-бы был. Да ведь нет его, нет! Вот почему он так не может оставить.

— А чем вы будете жить?

— Я знаете много могу... работаю. На железной дороге служил, на дрезинах с начальником дистанции ездил,— там эти исправления осматривать. Потом приехал в Екатеринбург, встречаюсь с Амбаровым. У тебя, говорит, все еще я вижу практической почвы нет под ногами. А! Что бы вы сделали, если бы вам сказали такую вещь. Видите: составили мы общество по десяти рублей каждый. Заниматься непременно земледелием и непременно коноплей... Знаете: костерь на .... {Пропуск и знак вопроса у автора.}, а пеньку... ну все равно, только непременно коноплей. Там золотопромышленники, богатеи, 2000 десятин засевали,— что им стоило присмотреть за нашими 120-ю десятинами. Надзор ничего не стоит. И непременно коноплю... А Дмитриев, вы знали Дмитриева?.. Женился, как я говорю, на мешке с деньгами,— пожалел своих 10 рублей. Говорит: не связывайтесь с Бурматовым. Все в тюрьму попадете... Видите: нет практической почвы! Я говорю Амбарову: конечно нет практической почвы: я со штейгерами не стану за контращиками гоняться, ловить их из за каких нибудь 25 рублей. Ах, если-бы вы знали что там делается. Видите: каждому старателю выдается книжечка... А вот Вор-ков А. П. — светлая личность. Знаете: примирился с практикой: приедет к нему урядник. Дайте взятку, такое то дело сделаю. Он посмотрит,— полезное ли дело, какая выгода и дает взятку. Уряднику дает взятку, если польза. Но личность светлая, не погряз, об народе заботится... Однажды все хотел бросить,— говорит обманули его. Но впоследствии убедился... Не может быть, чтобы русский народ обманул такую светлую личность.

Вообще во всем его тоне звучит чрезвычайная искренность, страдание и полное бессилие. Хочет уехать в Москву, между прочим потому, что солдат брат Ени может его "посадить". {Против этих строк на полях дневника написано: "На Крым-пески журавлей пасти".} Как? Оказывается, что он еще вначале знакомства,— "давал солдату Бокля читать"... Ну и... одним словом, солдат уже грозил. Человеческий характер есть нечто в высшей степени сложное, и его нормальность состоит в гармонии: переложит природа одной какой нибудь добродетели и недоложит чего нибудь другого для равновесия,— смотришь, готов психопат или сумасшедший. В Б-ве поражает чрезвычайная чуткость к чужому горю, к несправедливости... Но нет, как он сам выражается "практической почвы" (т. е. практической жилки). И потому его чуткость слишком раз'едает его душу, а исхода ей нет. Кроме того,— в нем особенно заметно горе нашего времени: нет Бога в сердце. А сердце в сущности жаждет Бога, т. е. высшего закона жизни.

Действительно ли он может убить. Ужасно, конечно, что человек говорит об этом, как о своем праве, если уж нет Бога, и говорит совершенно искренно. Но привести эту угрозу в исполнение — наверное не приведет. Характерно одно место письма: я готов для тебя на все жертвы, но ради Бога не требуй доказательств. Действительно, он готов, когда говорит это, на все жертвы и он сознает в своей душе присутствие этой готовности. Но не требуй доказательств. Когда я прочел это место, у него даже лицо передернулось: доказательства! Это — не пей! Он не может, он готов, но не может. Работай, трудись, устрой прежде свое положение,— потом сильной рукой возьми меня за руку и выведи из омута,— он тоже не может. Нет практической почвы, а конопля и костерь не удались. И потому — верь в готовность, потому что этой готовностью у него вся душа переполнена, но не проси доказательств, потому что у него нет силы и всякая попытка оставляет только боль в душе.

То же самое и с этими угрозами. Он смотрит на них, как на свой долг и свое право, и говорит о своей готовности. Но во 1-х он не справится и с котенком, к счастию, а во 2-х, у него и прямо характера не хватит. Он только знает, что эти люди вредны тем, кого он любит, что их влияние надо устранить, а для него даже в идее теперь это равносильно устранению самих людей, потому что сам он, пьяный, бесхарактерный, влияния нравственного оказать не может, материальной поддержки тоже. Поэтому он и заявляет о "готовности" устранить их, но к счастию доказательств, без сомнения, опять представить не в силах {Далее в дневник вклеено письмо неизвестного автора, на котором рукою В. Г. написано: "В материалах есть еще стихи того же автора".}.