13 сентября
ОПЯТЬ НА ВОЛГЕ
Холодеет. Солнце склонилось к горам. Правый берег затянулся золотистой дымкой, озаряющей долины и скрывающей суровые очертания гор. Левый выступил резче, потемнел, похолодел. Сумерки чуть заметными взмахами вечерних теней бегут по дальним лугам, надвигаясь на Волгу.
Споры все еще кипели, когда три татарина сидевшие на носу и о чем-то тихо разговаривавшие между собой, вдруг поднялись со своих мест и ровной походкой серьезно направились на край верхней пароходной палубы, к кожухам. Там они разостлали свои верхние одежды потом сняли туфли, поставили их около, и сами благоговейно ступили на халаты. Отблеск заката отразился на строгих татарских лицах. Суровые фигуры резко выступали на светлом еще, холодеющем небе.
— Молятся,— тихо сказал кто-то. Две-три страстные реплики прозвучали и смолкли. Все повернулись в сторону татар.
Они стояли, зажмурив глаза, высоко подняв брови и видимо возносясь туда, где в вышину уносились и гасли лучи животворного света. Повременам они разжимали сложенные под грудью руки, прикладывали их к коленям и головы в бараньих шапках низко опускались. Затем они поднимались опять, протягивая к свету распростертые ладони. И губы их шептали слова неведомой и непонятной, но видимо благоговейной молитвы.
— Тоже вот...— сказал кто-то задумчиво.
— Свой обряд тоже сполняют,— заметил один из православных.
— Тоже молятся, прибавил третий...
Татары припали к полу, прикоснулись к палубе челами и затем быстро поднялись. Двое надели туфли взяли халаты и опять уселись на прежних местах, на носу. Третий старик с красивыми несколько суровыми чертами уселся поджав под себя ноги и долго губы его шевелились, а рука привычным движением перебирала четки.
— Вишь-ты — четки у него.
— Радетельный старик.
— Всякому человеку спастись хочется,— философски замечает добродушнейший из православных спорщиков.—- Ни одному не хочется погибнуть, какой бы он не был, хоть скажем и татарин.
— Ну, а как же теперь думать,— спрашивает молодой человек, глядевший задумчивым взором в темнеющий свод неба.— Дойдет-ли эта молитва, или они это напрасно.
Минутное молчание. Несколько глаз невольно поднимаются кверху, как бы стараясь уловить среди вечерней синевы невидимый полет чуждого хотя, но видимо искреннего моления.
— Не дойдет,— резко и сурово раздается голос раскольника.
— Нешто это молитва,— лопочут они, а не молятся.
— Ну, не скажи,— говорит седой старичек.— Молятся они тоже Богу. Чай видишь — на небо смотрят...
— Кто знает, кто знает,— слышится тут и там из потемневшей кучки на палубе.— Трудное дело,— пути Господни...
Блок скрипит, фонарь золотой звездочкой взлетает на верхушку мачты, волна плещет где-то глубоко в сумраке, далекий свисток чуть видного вдали парохода тихо звенит над замирающей рекою. В небе одна за другой зажигаются звезды, и синяя ночь несется бесшумно над землею...
И кажется, что земля о чем-то спрашивает, а небо молчит, исполненное величия и тайны {Против данного абзаца на полях написано: "Титин — число зверино".}.
— Так мы еретики, по вашему? Еретики что-ли?
— Ну?
— Нет, ты скажи.
— Известно уж... Конечно еретики.
— А от какого корня у вас иерархия?
— От Петра.
— Высоко берешь. От великороссийской церкви. Амвросий кто такой? Ведь дело недавно было? Всего каких нибудь 40 лет.
— Так что ж... Ну, Амвросий.
— Он из каких?
— Епископ он. Значит исправленный.
— Кто его правил. Поп Иероним. Может-ли поп исправить и рукоположить епископа.
— А то не может по твоему. Поп исповедает и разрешит царей и патриархов, а не то, что епископа.
— А, ты вот куда? Погоди. В Кормчей сказано: еретика надо перекрестить, потом все чины с него долой и вновь рукоположить. Так мог-ли поп Иероним рукоположить его?
— Неправда, обливанца надо перекрещивать, а Амвросий крещен троекратным погружением, стало быть правильно. Павел Коломенский велит таковых принимать вторым чином. Он отрекся от заблуждениев...
— Из за денег. Нешто он из за благодати. К нему приехали ваши австрийские посланные, а он запрещенный был.
— Неправда, запрещенных не примем. У него не было епископии, а служить мог.
— Ну, ему обещали 5.000 червонцев, да еще дом, да пруд рыбный. Потом все одеяния с него долой, да тихонько и отправили, багажом еще... ха-ха! Епископ. Нет, наших багажом не важивали... Наши открытым лицом...
— Не зубоскаль...
— А что, дозвольте мне слово сказать,— вмешивается сосредоточенно молчавший до сих пор раскольник,— ваши епископы без денег служут?
— Жалованье им идет.
— Бумажками?
— Ну, бумажками.
— Только и разницы, что не золотом, а пруды рыбные тоже имеют?..
— Не заносись! не заносись. А лучше вот чего ответь: называете нас еретиками, а от нашего корня заимствуетесь: прежде наших беглых попов сманивали, а наконец того еще вон какого лица у нас-же тяпнули...
Свободное копирование
