19 августа
Во 2-м классе несколько возвращающихся с ярмарки купцов слушают оратора, тоже из купцов, но одетого с претензией на моду. Несноснейший представитель газетного "просвещения". Шляпа котелком на затылке, кургузый спинжак, особые движения руки, подчеркивающие то, что он говорит. Нижнюю губу держит как-то неподвижно, стараясь говорить только верхней и такую же неподвижность придает глазам, приподымая брови.
— Ах чорт его дери!— говорит мой сосед нервный, интеллигентный человек.— Посмотрите, как помавает рукой. Ну, станет-ли так водить рукой человек, не читавший газет. И какой апломб.
Речь идет о Вышнеградском.
— Теперь мы имеем русского министра финансов, настоящего рррусского человека, на место Карл Иваныча...
— Ну, а что толку,— спрашивает один из простаков-купцов скептически.
— Да ведь это в будущем... Что будет это покажет нам будущее, а что было плохо, это мы уже видели. По крайней мере теперь имеем ррруского!
— И если хотите... мм... мм... (он мычит и изящно ковыряет в зубах, заставляя ожидать своих мудрых изречений) уже и теперь видим. Понадобился заем, об'явлен на 60 миллионов, а подписано на восемь миллиардов.
— Ну, это...
— Извольте посмотреть, написано... где у меня газета... Это верно! Вот и говорите, что в России нет капиталов. У нас все есть, только нужно знать на что... А то, посудите сами: на железнодорожные потребности занимаем заграницей металлическую валюту.
— Вот видишь...
— Нет, вы постойте. А почему? Потому, что Карл Иванычи все... Да! Немцы! Наши бумажки в России идут хорошо, а им давай золото.
— Поляков, Губонин, Башмаков — все немцы по вашему?— не выдерживает мой нервный сосед.
— Да ведь не они одни... А Дервиз, Мек.
— Тоже русские подданные.
— Да ведь все таки виллы заграницей строют, стало быть вывоз золота.
Мой сосед машет рукой, а оратор оскорбленный возражением как-то захлебываясь накидывается на простаков-купцов, которые однако слушают болтуна холодно.
— Нет, вы сами посудите: русский человек, он все таки русский. Никто не догадался насчет железнодорожных предприятий. Все с казны тянули, тарифы сами назначали, а Карлы Иванычи потакали. А русский человек, Вышнеградский догадался: нет, говорит, господа,— нельзя-ли сделать асаже!
— Ах, чорт бы тебя драл,— негодует про себя мой сосед.— Послушайте вы,—говорит он,— прежнего министра зовут Николай, а не Карл, и никто не может его упрекнуть в корыстных видах. Он ни в каких железнодорожных предприятиях, как вы говорите, никогда не участвовал. А вот Вышнеградский — тот совсем другое дело.
Голос молодого человека звучит резко и даже гневно.
— Ох-хо-хо! — вздыхает один купец и встает с места. Оратор чуть не всхлипывает от самолюбивой досады. В каюте носится ясно всеми чувствуемое представление о чем-то преступном, чуть не о крамоле. Очевидно — хвалить Бунге теперь чуть не равносильно уже измене и злоумышлению.
— Горькое недоразумение,— говорит молодой человек, обращаясь ко мне.— И это общественное мнение, воспитываемое газетами...
Свободное копирование
