|
|
28.04.1887
Нижний Новгород, Нижегородская, Россия 28 апреля Теперь, у меня есть рукопись человека, близкого к помешательству. Это сын причетника, не совсем грамотный, но очень начитанный (журнально) и ужасно горделивый. Он прямо об'являет, что жить ему невозможно, если рукопись не будет напечатана, и что он кого нибудь убьет и сам убьется. Рукопись представляет громадный интерес, но лишь с психиатрической точки зрения,— тут вся сумятица последнего времени, вся буря идей, скептицизма, веры и безверия,— вторгшаяся в душу мало подготовленного человека (и притом наследственно-предрасположенного к сумасшествию). И вся эта буря бушует в этой несчастной душе, как в пустыне,— или вернее, как ветер в трубе в темную ночь. Мы читали громко,— и у всех разболелись головы. Мне приходит в голову мысль, что если-бы кто взялся приводить в систему и делать выборки из всего этого не попадающего в печать материала,— это была-бы в высшей степени благодарная и полезная работа. Здесь по большей части сказывается не художественная работа, а непосредственная боль, которая не дает покоя и требует исхода, побуждая этих авторов исповедать свои грехи и свое горе. Если бы накопить таких материалов лет за 15 — мы могли бы установить очень поучительную параллельность между литературой и этим ее подпольем. В литературу попадает то, что до известной степени обезличено, обобщено, возведено до абстракции, которая и делает произведение доступным массе читателей. Но настоящая, непосредственная боль — остается в портфелях редакций; настоящая история времени — именно здесь. Лет пятнадцать-двадцать назад литература кипела, цвела и сверкала; теперь ее тон все опускается, краски бледнеют. Это литература печатная, растение выбившееся над поверхностью почвы. А почва — (те рукописи, о которых я говорю) — наверное соответствует этому расцвету и этому увяданию. В 70-х годах барышни например, наивно лепетали, делясь с бумагой своими мечтами о "герое", о "науке", о женском труде. А теперь те-же барышни так-же искренно и наивно описывают, как они "разочаровались", как тяжела нужда в столицах, как они принуждены выходить за "немилого", лишь бы выйти (третья рукопись такого содержания). А сын причетника, рассуждающий о Дарвине и Марксе, о царе и террористах,— не имеющий своего угла и хозяйства, бедствующий с больным братом, сестрой и матерью,— пишет, что он чувствует себя "не хуже Ваших знаменитых литераторов"— и грозит, что непременно убьет кого нибудь из этих знаменитостей, если его не пустят в литературу {Далее, под датой 29 апреля, следуют на 3-х страницах дневника выписки из совершенно бессвязной рукописи некоего В—кого, рядом с фамилией которого стоит со знаком вопроса: "Помешанный". После выписок приписка В. Г.: "Особенности слога, странные ассоциации", а на полях вдоль страницы: "Кто есть пустивый осла дивия свободна, узы его кто разреши?".}. 10.12.2019 в 21:33
|