Воспоминания анархистки - 143

Другой случай произошел во время чешских событий. У нас с Татьяной не было приемника, чтобы слушать «голоса из-за бугра», как их тогда называли. Я же чрезвычайно интересовалась происходившим и потому каждый день бегала к Марии Константиновне: у нее был хороший приемник, с которым она буквально спала. Надо заметить, что А.И. сам передач не слушал, говоря, что ему некогда тратить на них время, и просил пересказывать главное. У него был свой взгляд на чешские события и на многое другое, в чем мы с ним расходились. Помню, как он однажды удивился, когда у меня вырвалось: «Какое счастье второй раз пережить Февральскую революцию!» Он посмотрел на меня с изумлением и недоумением — о чем я говорю? — и мне так и не удалось ему объяснить, что эти события напомнили мне подъем, который царил у нас повсеместно во время Февральской революции. Точно так же, если не ошибаюсь, не нашли с ним общего языка и чешские журналисты, надеявшиеся тогда на его поддержку «Пражской весны»...

Так вот, когда я в очередной раз прибежала к ним, чтобы узнать новости у Марии Константиновны, он сам открыл мне дверь — для этого надо было не просто стать перед глазком, но и определенным образом позвонить, — и очень удивился, что я не встретила по дороге Наталью Алексеевну. Оказывается, он послал с ней для меня свой старый приемник, которым он пользовался еще на «Матренином дворе», и рядом с которым он там и сфотографирован. Приемник был, как говорят, «с фокусами», но его подремонтировал наш знакомый, убрал оттуда длинные волны, и тот стал говорить вполне исправно на коротких.

По этому самому приемнику я и услышала сообщение с Запада, что Солженицын исключен из Союза писателей СССР, вернее — из Рязанской писательской организации, что было равносильно исключению из Союза вообще. Было это в два часа ночи. До шести часов утра я не спала, а уже в восемь сказала об этом Татьяне. Я всегда старалась, чтобы она пореже появлялась у Решетовских, достаточно ей было и тех двадцати лет, которые она провела за решеткой, тем более, что и Би-Би-Си, и «Свобода», передавая сообщение о решении Рязанской писательской организации, высказывали опасение, что теперь Солженицыну не избежать вторичного ареста. А как раз за несколько дней до этого А.И. зашел к нам пригласить всех нас троих к ним на 7-е ноября. Помнится, я спросила о его делах в Союзе писателей, потому что вокруг уже все поговаривали о возможности его исключения. Он только усмехнулся, сказав, что пока все в порядке: при встрече кланяются, улыбаются...

Тогда же, в восемь часов утра, я побежала в «розовый дом». Первое, что мне бросилось в глаза, подойдя к их двери — на лестничной площадке, маршем выше, стоят три молодчика, причем один явный дурак — в приметном, черном с красным шарфе, выступающем из-под пальто... Открыла мне Мария Константиновна. Тотчас, услышав мой голос, вышел А.И., и — это было впервые с ним вообще, так что Мария Константиновна чуть не рассмеялась, — он помог мне снять пальто и сам повесил его на вешалку. Спросил меня — могу ли я подождать, пока он по свежей памяти запишет вчерашнее заседание, как оно шло и кто с чем выступал, на это ему потребуется часа два, с тем, чтобы я взяла себе на хранение один из экземпляров записи. Конечно, я была готова ждать, сколько было нужно. Он ушел к себе, а мы с Марией Константиновной уселись на кухне.

Чувствовалось, что все в доме были встревожены. Ожидали ли они ареста? На эту тему не говорили, но атмосфера была такой, что вот-вот кто-то должен был к ним вломиться. Так мы и просидели с ней на кухне часа два, не притрагиваясь к чаю.

Наконец А.И. вышел, передал мне листы и — опять эта небывалая любезность! — поцеловал мою руку. Мы с Татьяной должны были перепечатать текст в нескольких экземплярах для него, а оригинал оставить у себя.

Едва я вышла из подъезда, за мной увязался всё тот же дурак с черно-красным шарфом, который можно было заметить за два квартала. Шел он несколько в отдалении, однако не маскируясь, и я решила его проучить. Конечно, они прекрасно знали, кто я такая и где живу, по-видимому, просто хотели напугать. Во-первых, у нас в Рязани «ихняя» школа, так что они привыкли тренироваться на рязанцах, а, во-вторых, все рязанские телефоны прослушиваются открыто, так что слышишь не только щелчки соединения и разъединения, но часто и дыхание, а иногда и приглушенный разговор. Поэтому я не была удивлена, а разозлилась, и решила этого нахала проучить: до дома он меня не доведет! Сделать это не представляло особого труда. Неподалеку от «розового дома» на улице Циолковского, как раз по дороге к нам, находился длинный гастроном с дверью на каждом его конце. Я вошла с улицы Циолковского, быстро пробежала через толпу, вышла на улицу, прошла под арку на улицу Урицкого, в то время как он остался разыскивать меня в толпе магазина...