Воспоминания анархистки - 135

Что же касается тех, кто расстреливал, отправлял в лагеря, пытал, вел дела и изобретал их, то большинство осталось на своих местах, за исключением единиц, участвовавших в показательных процессах в Москве. Такие же «стрелочники» ответили за все злодеяния «органов» в провинции. Остальных с почетом проводили на пенсии или рассовали по учреждениям, сделали директорами санаториев, «домов творчества», различных «баз отдыха», посадили в отделы кадров, на руководящую работу, и так далее. Во все эти россказни о массовых расстрелах бериевских пособников и исполнителей, о чем так любят говорить их преемники, обеляя себя, я не верю — слишком многих из них, известных по Рязани, я встречала потом на улицах.

Впрочем, одно такое дело было и у нас в городе. Щурков, муж нашей медсестры Марии Ивановны Щурковой, был следователем с отличиями: его всегда награждали, ставили в пример, о нем писали статьи в стенгазете, и его портрет всегда красовался на Доске Почета в рязанском МГБ. Вел он и так называемое «Солотчинское дело». Заключалось оно в том, что во время очередных выборов в этом селе кто-то бросил в урну окурок, и все бюллетени сгорели. За это был арестован весь сельский Совет и все видные солотчинские коммунисты. Из одиннадцати человек, отправленных в лагеря, после реабилитации домой вернулось только четверо. У одного из них во время следствия Щурков выбил глаз. Может быть, поэтому он один и должен был отвечать за все то страшное, что творило в свое время рязанское ЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ.

Я работала с его женой. Она была из тех, кто принимает на веру всё, что говорят и пишут власти. Муж, этот образцовый следователь, бил ее, как своих подследственных на допросах, только гораздо легче, потому что у нее были целы оба глаза и обе руки. Детей у них не было. Она никогда не пользовалась служебным положением мужа, и когда посылали, безропотно отправлялась в поле на картошку или на погрузку леса.

Когда мужа арестовали, они жили в доме МГБ. Все соседи сразу же отвернулись от нее, как от прокаженной; в диспансере она сидела одна в кабинете, боясь выйти в коридор. Мне было ее жаль, и я к ней заходила поговорить. Она рассказывала, что ходит в МГБ к бывшему начальству мужа и в обком для выяснения дела, и никак не могла понять, почему-то, что раньше было хорошо, теперь неожиданно стало называться преступлением. У мужа ее было много начальников, все его хвалили, все знали, как он работал, да и окончательное решение всех этих дел зависело не от него, а от них. Почему же все они остались на своих местах, а он — арестован?

Ее перестали принимать. Тогда она написала пространное письмо тогдашнему первому секретарю обкома Ларионову — он, как первый человек области, должен все знать... Ее вызвал какой-то секретарь и очень строго сказал, чтобы она перестала писать и ходить в обком — совсем так, как раньше это говорили тем, кто обивал пороги, ища защиты от ее мужа и его товарищей. Больше она не могла ничего сделать, все происходившее было выше ее понимания. Однажды на свидании она спросила мужа, в каких условиях он содержится? Он ответил: в таких же, как при нас...

Дело его постарались замять. Его зачем-то возили в Москву, потом привезли обратно. Суд происходил в Рязани. Самым ярким свидетелем обвинения был одноглазый солотчанин, вторым — бывший сотрудник МГБ. Здесь Мария Ивановна рассказала любопытную историю. Деталей я не спрашивала, да и сама она знала слишком мало.

Оказывается, этот человек был следователем в сталинские времена, когда избиения и пытки в «органах» были нормой, но сам их никогда не применял, и если слышал крики избиваемых из других кабинетов, врывался туда и требовал прекратить истязания. Он всем мешал, говорила она, и от него избавились... Теперь он появился снова и выдвигал против ее мужа и других работников органов тяжелейшие обвинения. Но что он мог сделать?

Приговор Щуркову оказался на редкость мягок — два года тюрьмы и лишение прав работать в органах. После отбытия своего срока бывший «образцовый следователь» стал страховым агентом. И он так же усердно страховал жизнь людей, как раньше уничтожал их, заслуживая премии, поощрения и награды... Нет, пока поименно не будут названы не только жертвы, но и палачи, пока те, кто их вдохновлял, направлял и поощрял остаются безнаказанными — я никогда не поверю нашим правителям.