Воспоминания анархистки - 131

Примерно в то же время «великий отец народов» позаботился придумать для своих «детей» новый способ оболванивания — обязательное идеологическое обучение для всех работающих, причем строго по рангам или классам: одни изучали историю партии, другие — биографию Сталина, третьи читали газеты. Для всей страны был введен единый день политучебы — понедельник, после работы. Не считаясь с нашим возрастом, образованием, интересами, нас превратили в школьников, притом еще в умственно-отсталых, потому что каждая программа была рассчитана на два года, а по завершении курса он начинался сначала.

Так наша группа изучала историю большевиков-коммунистов четыре года — дважды! — а от дальнейшего нас избавил сам Сталин, поскольку верный продолжатель дела Ленина умер. Другая группа, ниже рангом, точно так же четыре года изучала его биографию, а когда попросила дать им биографию Ленина, из райкома ответили, что таковой нет. Зато мы вполне подтвердили на деле тезис, что «бытие определяет сознание». На какие только школярские ухищрения мы ни пускались! Единственное, что нас отличало от детей-школьников, это свободный выбор ответов: я хочу отвечать на этот вопрос, другой — на следующий... На наших подпольных совещаниях мы распределяли вопросы-ответы так, что на всю «мудрость» тратили минимальное количество времени. А чтобы и преподаватель активно включился в нашу игру, мы делали ему какой-нибудь подарок: книгу, ручку с золотым пером, вазу...

От явки на политзанятие не могли освободить ни возраст, ни другие обстоятельства. В диспансере, где работали женщины больные и старше шестидесяти лет, им было сказано: если можете работать — можете и заниматься, в противном случае — уходите... Так как занятия начинались после работы, а вечерняя смена у нас кончала работу в восемь часов и позже, в зависимости от наплыва больных, то с политзанятий мы расходились иногда в одиннадцать часов ночи. В это время ясли и детсады давно уже были закрыты, и мамаши, у которых не было в семьях бабушек, должны были приходить на них с детьми.

Однажды по какому-то поводу происходило объединенное занятие всех трех групп. Разместились мы не в классе для санаторных детей, где обычно сидели за партами, а в зале. Среди нас оказалась одна медсестра с грудным ребенком на руках. Тот хотел уже спать, а потому истошно кричал. Лектор нервничал. Сначала он потребовал, чтобы мать успокоила ребенка; потом — чтобы она пересела на пустые задние ряды. Поскольку ребенок продолжал кричать, лектор то взывал к матери, чтобы она ребенка уняла, то отодвигал ее все дальше и дальше к двери. Просто отправить ее за дверь он не имел права, поэтому наши занятия так и закончились под крик лектора и младенца, каждый из которых старался перекричать другого. Мать ребенка молчала...

Наша группа, изучавшая историю партии, то есть съезды и политические процессы, современности не касалась. В группе же, которая занималась изучением «международного положения», одна из слушательниц решила раз и навсегда отбить у лектора охоту ее спрашивать. На его вопрос — как живут в Америке? — она стала отвечать, сравнивая Америку с нашей страной. Сначала шли дифирамбы нашей жизни: как все у нас хорошо, как мы сытно и благополучно живем, как много у нас всего, тогда как в Америке есть нечего, сыты только капиталисты, детей ничему не учат, всех негров поголовно линчуют, и далее в таком же роде. Сидевшие на занятиях сначала удивлялись, затем стали переглядываться и смеяться. Отвечающая говорила вдохновенно и без остановки, никак не реагируя на смех. Лектор постепенно багровел и пытался ее остановить: «Довольно. Хорошо. Довольно...» Но та весьма дерзко ответила ему: «Нет, я хочу все сразу сказать, что вы нам говорили!» Тогда лектор со злостью закричал: «Да замолчите же вы! Хватит!»

Больше он ее никогда не спрашивал, поняв, видимо, что и врать надо в меру...