Воспоминания анархистки - 132

Последнее мучение от политзанятий мы испытали после смерти Сталина. Тогда объединенные группы должны были плакать о потере вождя. Лекторы нервничали: «Мало чувства в ваших словах!» — говорили они, и мы должны были бесконечно повторять все речи, произнесенные во время похорон вождя. Затем пришла «оттепель», и занятия остались «по желанию». Впрочем, спустя какое-то время их восстановили, но уже только по «международному положению»...

Смерти Великого Бессмертного ждали очень многие в нашей стране — миллионы узников тюрем и лагерей, десятки миллионов их родственников и тех, кто не мог примириться с созданным им бесчеловечным режимом.

Едва только по радио сообщили о его смерти, тотчас же по всей стране — на заводах, в учреждениях, в институтах, школах, в колхозах — начались траурные митинги. Работу останавливали на несколько часов. Текли речи, проливали искренние и лживые слезы, но особой истерии не было, это преувеличение мемуаристов. У нас в диспансере только два человека заявили, что не могут работать — главврач Мария Семеновна Мохова, которая приказала готовить машину ехать в Москву, и медсестра процедурного кабинета Мария Ивановна Щуркова, у которой муж был известным в Рязани чекистом. Но и они вскоре успокоились, поскольку сверху, по партийной линии им разъяснили, что смерть Сталина— безусловно, тяжелая для всех утрата, но работать все равно надо, тем более, что больные уже пришли на прием.

Ходили слухи, что множество машин по всем дорогам двинулись в Москву, однако поток этот был быстро остановлен. Частных машин в те годы в провинции было мало, так что ехали партийные руководители разных рангов, а их в Москве не ждали и не хотели видеть. Там шли свои «игры».

Московская давка на похоронах Сталина многим стоила жизни. Кто придумал поставить эту длинную изгородь-ловушку по многим улицам Москвы до Колонного зала — так никогда сказано и не было. Удивляться нечему: наши национальные преступники еще никогда не были наказаны, за них расплачивается всякая мелочь, «стрелочники». Кто не дал вовремя распоряжения убрать машины и конную милицию — тоже осталось тайной. Моя племянница, в то время ученица 10-го класса, рассказывала, что их из школы повели прямо на траурную демонстрацию. Сначала они шли по огражденным улицам, затем колонна остановилась, сзади прибывали люди, началась давка, люди падали на землю, по ним шли, другие пытались взобраться на деревья... Девочки молили милиционеров выпустить их: Мольбы не действовали, пока один не смилостивился: «Полезайте под лошадь...» Они пролезли под брюхом лошади, потом через грузовую машину, и только потому спаслись.

Говорили, что приказ выпустить народ из ловушки был отдан только после того, как Ворошилов проехал на машине и увидел весь ужас новой Ходынки своими глазами.

Когда всё закончилось — живые разошлись по домам, а мертвых увезли в морг, — мой брат отправился на Трубную, где была самая страшная давка. Он видел деревья, кора с которых была полностью сорвана телами людей, а нижние ветви обломаны под тяжестью желавших спастись. Везде валялись ботинки, туфли, перчатки, шапки, платки, шарфы, обрывки пальто... Моей сестре рассказывала ее знакомая, чья дочь погибла в этой давке, что в морге — только в одном морге! — разыскивая дочь, она видела горы трупов с номерками на ногах, причем цифры много превышали тысячу.

Один из наших пациентов, рязанский журналист, когда началась давка, был как раз перед Колонным залом и, спасаясь, забрался на решетку, закрывающую окно соседнего здания. Отсюда он видел, как толпа на площади все увеличивалась, плотнела, качалась, люди кричали, а в середине толпы возвышался конный милиционер. Затем милиционера стащили вниз. Люди лезли на лошадь, она отбивалась, вставала на дыбы, била копытами по головам людей, ржала, визжала, затем упала в толпу, и всё смешалось в одной кровавой куче...