Воспоминания анархистки - 130

В 1947 году, через двенадцать лет, мы снова увидели Татьяну. Уже год, как окончился ее срок на Колыме, но наши денежные переводы до нее почему-то не доходили, и, чтобы скопить деньги на билет в Рязань, ей пришлось еще целый год работать в Магадане вольнонаемной. Вот тогда мы впервые услышали правду о «Майкопском деле», в результате которого ее муж, Николка Доскаль, был просто забит в тюрьме палками; услышали о всех ее мытарствах по тюрьмам и лагерям только за то, что она вела кружок английского языка, и о многом другом, о чем не всегда возвращающиеся решались рассказывать самым близким, да и то — шепотом...

Она вернулась домой, немного отдохнула, потом начались новые мытарства с ее устройством на работу. До сих пор не знаю — пугала ли начальство ее 58-я статья, или же отделам кадров было дано четкое указание — не брать на работу людей, отбывших срок по этой статье, но всякий раз, когда оказывалось вакантное место, ей его обещали, а на следующий день отказывали под тем или иным предлогом. Единственное место, которое она смогла получить, было место сестры в психбольнице. Несколько дней она туда ходила, но постоянно общаться с этими несчастными было выше ее сил, все слишком напоминало лагерь, и она решила оттуда уйти. Тогда при приеме на работу был двухнедельный испытательный срок, во время которого человека могли уволить, как не подходящего, или он мог уйти сам.

Впрочем, вряд ли ей дали бы работать. В начале 1948 года Татьяну, как большинство других освобожденных, снова арестовали и отправили «на вечные времена» в Сибирь, на север Красноярского края.[1] Тогда в городе шли сплошные аресты, поскольку в Рязани селились многие из тех, кто отбыл свой срок как раз по злосчастной 58-й статье. Эти люди устраивались работать в различных учреждениях, мы встречали их на улицах, со многими перезнакомились, и вдруг один за другим они стали исчезать. Обстановка в начале 1948 года была крайне напряженной: вернулся снова 1937 год, только без показательных процессов, без публичных осуждений и публикаций в газетах, а потому еще более страшный. Многие по ночам не спали, ждали ареста и, не выдержав, иногда кончали с собой.

Бывало и другое. Среди наших новых знакомых была «колымчанка» Анна Петровна Яковлева. Она сидела в лагере вместе с Татьяной, вернулась в Рязань раньше ее и по просьбе сестры зашла к нам, чтобы рассказать о ней. Так мы с ней познакомились. Когда Татьяну снова арестовали, Яковлева вся извелась. По ночам она совсем не спала, прислушивалась к каждому звуку, ждала ареста, боялась неизвестности и часто вечером забегала к нам узнать, что нового? Однажды я встретила ее на улице. Мы остановились поговорить, и она призналась, что идет в МГБ. «Зачем? Вас вызывали?» — спросила я. Оказалось, что не в силах вынести такую неопределенность, она написала «им» письмо с просьбой арестовать ее поскорее. Ее вызвали, поговорили, успокоили. И вот теперь она идет к ним снова...

Улица, на которой мы стояли, поднималась вверх, и с этого места хорошо был виден дом бывшей гостиницы Штейерта, где располагалось по традиции МГБ. Я представила себе ситуацию, и не могла не рассмеяться: «А вы представляете, какая была бы здесь очередь, если бы к ним потянулись разом все мы, ожидающие ареста?»

Анна Петровна обиделась. Конечно, ее не арестовали, а заставили на них работать. Она была человеком сломленным, который не мог представить и пережить нового ареста и новых лагерей. Но все же она была порядочным человеком, поэтому больше не приходила к нам, а при встречах старалась говорить очень мало и то лишь о пустяках, чтобы не получить против меня никакого «материала» для «них».