Воспоминания анархистки - 128

Мы мало знаем о том, что делали в эти военные годы органы НКВД-МГБ. Обычно полагают, что их деятельность ограничивалась борьбой со шпионами и диверсантами, но кто подсчитает, сколько на их счету миллионов людских жертв, попавших в их застенки за «сомнительные» разговоры, анекдоты, случайные опоздания на работу, кражу дров или пищи?

Одной из самых страшных акций этих органов в начале войны, оставшейся почти совершенно не известной широким кругам населения, были поголовные расстрелы в тюрьмах городов, к которым приближались немцы. «На всякий случай», чтобы они не могли получить свободу из рук немцев, расстреливали всех — осужденных, подследственных, отбывающих срок, готовившихся выйти на этап или на свободу по окончании срока, только что арестованных... Я уверена, что если бы Сталину не были нужны рабы для его «великих строек», для добычи золота на Колыме и угля в Воркуте, Караганде, в Приморье, он, не задумываясь, уничтожил бы половину населения страны, как это было сделано по его заветам в Камбодже.

О том, как это происходило осенью 1941 года в Рязани, мне рассказала моя знакомая, ныне уже умершая А.П.Радугина. Она была довольно известным адвокатом, и ей «по разнарядке» пришлось в суде «защищать» рязанского прокурора — случай во всех отношениях необычный как потому, что прокурор попал под суд, так и по тому, за что его судили.

Как я сказала выше, немецкие войска не наступали на Рязань. Здесь фронт был как бы разорван: одна группа армий была втянута в битву за Москву, другие армии наступали много южнее. Но страшный приказ об уничтожении заключенных не миновал наш город.

Поскольку прокурор обязан по закону присутствовать при вынесении приговора обвиняемому, то осенью 1941 года рязанский прокурор был вызван в местное УНКВД. Тогда оно занимало тот же угловой дом между улицами Ленина и Подбельского, в котором размещается нынешнее КГБ. Здесь все было оборудовано для расстрелов, и сюда доставляли заключенных из рязанских тюрем, которых было несколько в городе и за городом. Заключенный шел через комнаты, в одной из которых в полу был сделан люк в подвал, а в стене — отверстие, за которым сидел стрелок. В этой же комнате находился и прокурор. Когда обреченный доходил до люка, прокурор, стоявший с поднятой рукой, опускал ее, раздавался выстрел, люк раскрывался, и труп падал в подвал.

Махать приходилось так часто, что на третий день прокурор устал и опустил руку непроизвольно, когда в комнату вошел охранник или служащий, чуть ли не слесарь, чтобы исправить механизм люка. Раздался выстрел, и человек был убит. Прокурор был отдан под суд и, несмотря на его многочисленные прошения в Москву, был осужден по обвинению в «преступной халатности», получив за это два с половиной года. Впрочем, и этот срок он не просидел, а после XX съезда партии потребовал реабилитации как «жертва репрессий», получил ее вместе с персональной пенсией, и при встречах со своим адвокатом всегда упрекал ее, что она его «плохо защищала»...