Воспоминания анархистки - 121

Тревожными были эти дни для Рязани, когда никто не знал, где немцы, а где — наши. В этой ситуации выиграл только святой Василий Рязанский, как известно, приплывший в Рязань по Оке против течения из Мурома на своей мантии. Он был торжественно встречен под звон колоколов, стал рязанским епископом, и рака с его мощами стояла в соборе Бориса и Глеба в рязанском кремле. Вскоре после Октября его мощи были вскрыты, воинствующим безбожникам отдали несколько костей, но их сумели заполучить верующие и тайно похоронить возле собора. Вера в то, что кости святого Василия чудодейственны, жива и в наши дни: к нему идут даже неверующие с просьбой о помощи, а матери, чьи дети держат решающие экзамены, молятся святому о «пятерках». Говорят, помогает. Но главное — святой Василий обещал рязанцам, что теперь уже никогда враг не войдет в их город, и в 1941 году пророчество это сбылось.

Правда и то, что в тот год никто не верил святому, и из Рязани бежали толпами, как из Москвы. Как говорили мои родители, на нашем конце Подгорной улицы осталось всего несколько человек, но большинство бежавших вскоре вернулось.

Наша соседка, человек с юмором, рассказывала мне, что дочь ее работала в госпитале, и при эвакуации ей разрешили взять с собой всю семью, четыре поколения — прабабку, бабку, мать и своего ребенка. Двое суток ждали они своей очереди грузиться в вагоны, спали прямо на перроне, пока прабабка не выдержала: «Да что мы, бездомные, что ли? Валяемся здесь на асфальте. А какие хоромы оставили! Пошли домой!» «Хоромы» эти давно вросли в землю — дом-развалюха, где почти в каждой комнате стояли столбы-подпоры под гнилые балки. Уходя, они заперли дом на крохотный замочек, который можно было открыть булавкой, но никто его, конечно, и не тронул — только забор пошел на «баррикаду», о которую я споткнулась по приезде. Но прабабка так решительно говорила и встала, что за ней пошли и другие люди, ожидавшие отправки...

В начале войны часто случалось, что при мобилизации медперсонала забирали матерей, у которых были маленькие дети. По закону их не имели права призывать, но кто смотрел тогда на законы? Так случилось с медсестрой Мартышкиной, матерью-одиночкой. У нее была четырехлетняя дочь, которую забрали в детский дом. Мать бегала с жалобами, пока ее не отпустили из госпиталя, но в городе уже шла эвакуация, и она успела буквально выхватить своего ребенка из машины, на которой уже увозили детей. Уходили последние группы людей, и она тоже присоединилась к этой толпе, поминутно оглядывавшейся на город, в который, как им сообщили, вот-вот должны были войти немцы... Слава Богу, на следующий день от догнавшей их воинской части они узнали, что немцев в Рязани нет, и тогда большинство повернуло обратно.

Хуже приходилось тем, кто бежал сам по себе, без денег, вместе с детьми, как Мартышкина. Обычно беженцы останавливались в деревнях, неподалеку от города. Но за постой надо было платить. Как мне рассказывали москвичи, крестьяне брали за ночь с человека по пяти рублей. В далеких городах тоже было несладко. Наша приятельница писала из Мордовии, что живут они в одной комнате с хозяевами, но на самом деле не живут, а всего только сидят на одном конце лавки, причем хозяева смотрят на них с ненавистью, как на худших врагов.

Я помню беженцев войны 1914 года. В Рязани были отдельные семьи из Риги и Вильно, были целые учреждения как, например, литовская семинария; были крестьяне из Польши, которых земство расселяло по деревням и заботилось о них. Из пленных у нас больше всего было почему-то австрийцев и венгров, их офицеры свободно гуляли по городу, флиртуя с барышнями и вдовами. Сходное положение было и у наших пленных. Один из знакомых, попавший в плен во время Первой мировой войны, жил в лагере где-то в предгорье, и комендант под честное слово отпускал его гулять в горы. А сосед наш, вернувшись из немецкого плена, дал своему сыну имя офицера, у которого был в денщиках. Но как все это далеко от нравов нашего времени!..