Воспоминания анархистки - 116

А на следующее утро по московскому радио был объявлен приказ военного коменданта города Москвы остановить бегущих по шоссе Энтузиастов «в направлении города Горького», как то прямо рекомендовалось накануне.

Мне не удалось в тот «пиковый» день видеть прославленное бегством шоссе Энтузиастов, слышала только рассказы очевидцев, уверявших, что поток на Ярославском шоссе был только маленьким ручейком по сравнению с тем, что бушевал на Горьковском направлении. Там неслась масса машин, принадлежавших заводам, учреждениям, организациям, посадкой и погрузкой на которые распоряжалась администрация и парторганизации. Ехали те, кого эвакуировали, но больше всего блатных, кто мог заплатить, даже просто бандиты, на ходу выбрасывавшие чужие чемоданы...

Если людям ничего не сообщают о событиях, которые их прямо касаются, каждый считает своим долгом рассказывать окружающим, что он видел и слышал, тут нас никакие ужасы сталинских времен остановить не могли. В первый день, когда Москва не работала, мы все поняли, что Сталин принял решение сдать немцам Москву.[1] В два часа ночи 17-го октября была прекращена работа на всех оборонных заводах, снабжавших фронт оружием и боеприпасами, закрыты все учреждения и даже остановлено рытье окопов и противотанковых рвов.

 О последнем много лет спустя после событий мне рассказала одна рязанская знакомая, осенью 1941 года вместе с другими девушками из окрестных деревень мобилизованная под Москву. Они рыли окопы на Ленинградском шоссе, а жили в общежитии завода имени Молотова. В ночь с 16 на 17 октября, примерно в два часа ночи, то есть, когда и нас сняли с работы, их разбудили, выдали им паспорта и сказали, чтобы они тотчас же уходили в Рязань. На проходящих поездах они добирались трое суток до станции Рыбное, откуда уже пешком шли до своей деревни...

Все эти действия правительства были способны вызвать панику в Москве, о которой смутно упоминают военные историки, но дело в том, что никакой паники не было не только 16-го, но и 17-го октября. Паника была в «верхах», там, где и было принято это позорное решение. Москвичи же в массе своей, и в особенности коренные москвичи, не хотели уходить из города. Именно они встали заслоном на Заставе Ильича, откуда начинается шоссе Энтузиастов, отказавшись пропускать грузовики и легковые машины начальства, требуя их возврата в Москву.

Мне никогда не забыть этой картины московских улиц: люди толпятся на тротуарах, возле своих домов, заводов и учреждений, но из города не уходят. Именно это их пассивное сопротивление заставило отменить первый приказ и на следующий день издать другой — о выходе на работу. 19-го октября уже вся Москва работала в прежнем ритме. Я глубоко убеждена, что именно тот день, о котором историки пишут как о дне «московской паники», и стал первым днем победы над Гитлером, а может быть, — и над сталинизмом. Потому что люди, хотя им и было страшно, впервые вспомнили о своем достоинстве и не захотели бежать куда-то в неизвестность из родного города. Это они, а не «члены правительства», остановили Сталина, заставив его прекратить бегство администрации.

Когда 19-го октября мы пришли в свой цех, на столах лежали те же карты, которые мы оставили два дня назад. То, что считалось «секретным материалом», было брошено на произвол судьбы, зато уничтожили карточки, на которых отмечался наш приход и уход на работу. А что было с личными делами? Впрочем, в те дни было много и комичного, и грустного. Один старый гравер рассказывал, что вернувшись домой он нашел на стене записку от своей дочери: «Папа, обо мне не беспокойся. Я уехала». И не мог понять: а кто же о нем самом должен побеспокоиться? Когда после всех этих событий я приехала в Лось, моя хозяйка рассказывала, что 17-го она поехала в Лосиноостровскую и зашла в булочную. Вдруг на улице раздался крик: «Немцы в Москве!» Все бросились из магазина, бросая батоны на тротуар, причем закончила свой рассказ так: «Дураки бросали, а умные собирали!»