Воспоминания анархистки - 110

Ночные бомбежки и налеты страшны, когда ты оказываешься в центре действия, и вокруг тебя люди теряют рассудок. Как-то утром, возвращаясь с работы, я сошла с трамвая возле Никитских ворот и прошла по улице несколько домов, когда услышала воющий звук падающей бомбы. К этому времени я была уже достаточно обучена, поэтому пробежала несколько шагов и встала под аркой дома. «Разве так становятся?» — услышала я сзади, и чья-то сильная рука буквально бросила меня к противоположной стенке. Неподалеку раздался очень сильный взрыв. «Ну, а теперь вперед, может упасть и вторая!» — заметил стоявший рядом со мной мужчина, и мы поспешили к Арбатской площади. С тротуара поднимались люди, успевшие броситься ничком. Площадь была пуста, все толпились у входа в метро, куда рвались несколько совершенно обезумевших от страха мужчин, отталкивая и оттаскивая стоявших на их пути женщин...

Со стороны, издалека смотреть на воздушный налет бывало захватывающе интересно. Картина развертывалась феерическая. Из окон нашего полиграфического комбината, чуть приоткрыв шторы, мы часто наблюдали воздушные бои между нашими и немецкими самолетами, смотрели на пожары, вспыхивавшие то в одном, то в другом конце города, особенно в первое время, когда немцы сбрасывали много зажигательных бомб. Зрелище было удивительно красивым, но вдруг кто-нибудь вскрикивал в ужасе: «Это в нашем районе, это наш дом!» — и все мы из зрителей превращались в участников происходившей драмы, мучительно соображая: а мой, а наш дом — где он, как он? А по утрам, возвращаясь с работы, встречали грузовики, на которых вывозили обломки крыльев и фюзеляжи упавших наших и немецких самолетов...

Это бездумное любование огнем пожара — просто огнем! — органически присуще человеку, который и стал человеком с огня самого первого своего костра. Здесь проявляется не равнодушие или бесчувственность, не эгоизм, хотя все это и присутствует подспудно у зрителя, а цепенящий восторг перед торжествующей стихией. На пожары всегда сбегались и сбегаются люди, помогают тушить и спасать, если это в их силах, но большинство все же идет, завороженное самим пламенем, и чем оно огромнее, чем сильнее стихия огня, тем большее потрясение испытывает зритель.

Помню, как однажды в Рязани, уже вернувшись из Москвы, под вечер я шла по улице домой и увидела грандиозные клубы дыма и языки пламени. В первый момент мне показалось, что горит наш дом, потом поняла, что пожар много дальше. Люди бежали по улице, и вместе со всеми я оказалась на набережной. Горел старый шпалопропиточный завод на лугу за городом. Бараки завода уже догорали, но теперь горела сама земля, за много десятков лет глубоко пропитанная горючим составом. Это была феерическая картина — зрелище горящей земли на огромной площади, на которой качались, переходя с места на место; гигантские языки пламени... Люди стояли молча, завороженные, ни о чем не думая, в каком-то торжественном оцепенении. И точно так же мы издали смотрели на пожары Москвы...