Воспоминания анархистки - 108

В первые дни войны Москва мало изменилась, разве что у людей появилась еще большая озабоченность на лицах, и они стали ходить быстрее. Вскоре начались воздушные налеты, причем поначалу они были сильнее и страшнее, чем потом. Или так нам казалось с непривычки? Самая первая воздушная тревога вообще была ошибочной — зенитчики стреляли по своим самолетам, но об этом у нас, по-моему, никто потом не писал.

Первые налеты вызвали у жителей если не панику, то безусловный страх. Едва только раздавались сигналы воздушной тревоги и о ней объявляли по радио, как большинство людей, подхватив уже приготовленные вещи, неслись в ближайшие убежища и отсиживались там до конца. Под нашим комбинатом, когда его строили, в качестве бомбоубежища приготовили надежное помещение с выходом на пустырь, и в него нас поначалу загоняли, прекращая работу цехов. Но уже очень скоро после того, как московское радио объявляло тревогу, наше внутреннее добавляло: «Работа продолжается, все остаются на местах».

Я не любила прятаться, но из любопытства несколько раз ходила в убежища, чтобы на них посмотреть. Как-то я отправилась с семьей Любаши на станцию метро Смоленская. Оттуда по шпалам нас загнали чуть ли не под Арбатскую площадь, уложили на рельсы, как селедок в банку, и продержали в таком положении до конца тревоги. Не повернуться, не выйти... По платформе разгуливало только начальство. Сколько же нужно страха и терпения, чтобы все это выносить, да еще каждую ночь!

В Лосе, где я была прописана и где время от времени появлялась, особенно после того, как в Москве ввели военное положение, люди ходили прятаться в какой-то таинственный подземный ход, о котором говорили, что он чуть ли не Екатерининского времени. Но зачем в то время в Лосе нужны были такие ходы? Он был сложен из кирпича, начинался возле нашей дачи, там всегда дули сквозняки, было холодно и сыро. Больше пяти минут я там не выдерживала, и под предлогом посмотреть, все ли в порядке дома, выбегала под окно к нашему соседу, участнику еще Первой мировой войны. Он отказывался прятаться, оставался дома и охотно рассказывал мне о той войне и о немцах. Прерывая разговор, мы смотрели, как по черному небу метались белые лучи прожекторов, ловя немецкий самолет. Наконец мы видели его в перекрестье лучей, он сверкал, как серебряная капля, вокруг него вспухали клубочки разрывов, потом он чернел, окутывался дымом и стремительно несся к земле. Затем мы слышали далекий глухой взрыв... Страх от налетов испытывали мы все, только одни к нему привыкали и как-то переставали обращать на него внимание, а другими он владел до конца войны. Одна из моих знакомых ни одну воздушную тревогу не провела дома, убегая в убежище. А наша тетушка, например, считала необходимым обязательно стоять до отбоя — почему-то ей казалось, что «так лучше».