Воспоминания анархистки - 86

Совершенно исключительным событием в нашей жизни стали слухи о басмачах, перешедших к нам из Афганистана. Но граница была далеко от Чимкента, и даже просачивающиеся сведения о ширившемся восстании туземцев против советской власти нас не особенно тревожили. В Чимкентской области было все спокойно, никаких волнений не замечалось и проявлений национализма тоже. Что по этому поводу думало областное начальство и какой информацией обладало, мы не знали довольно долго, пока не выяснилось, что басмачи совсем рядом, что в захваченных районах они жестоко расправляются со всеми русскими, а Чимкент никак не защищен, и все его «войско» составляют четыре милиционера.

В городе полуофициально было введено военное положение, и с наступлением темноты узбекам и казахам запретили появляться на улицах. Конечно, в газетах ничего не печатали и объявлений о военном положении не расклеивали. Выяснила я это случайно, когда, возвращаясь из гостей, была остановлена патрульным, который, отчитав меня, проводил до дома. Вот тогда-то я и узнала, что басмачи находятся совсем рядом — примерно, километров в шестидесяти от города, и могут появиться у нас в любой момент.

Оставшуюся часть ночи мы с моей соседкой и нашей хозяйкой обсуждали создавшееся положение: куда бежать? Мужчин в доме не было. Один уехал в командировку, другой работал далеко, кроме нас троих в доме была еще маленькая девочка. Соседом нашим был узбек, на противоположной стороне улицы жили казахи, но мы их не знали. Позади нашего сада находились старые заброшенные каменоломни, но идти туда я отказалась из-за большого количества змей. Так, ничего и не решив, мы разошлись. Утром же через облздрав мы узнали, что в недалеком от нас захваченном басмачами фельдшерском пункте все русские были вырезаны самым зверским образом, а что сделали с фельдшерицей — и сказать нельзя...

Русских вырезали везде, и так же поступали с казахами, которые пытались их скрыть. Ничего подобного раньше, до прихода советской власти здесь не было.

И вот мы стоим на главной улице в редкой цепочке, один от другого на таком расстоянии, что даже трудно переговариваться. Только русские, узбеков я не вижу. Мимо нас проносят шестнадцать гробов — траурное шествие, и никто из нас не может представить, что в них, и кто они, убитые. Каждый из нас мог оказаться на их месте. Могла быть и я — ссыльная, лишенная всех прав той властью, против которой выступают басмачи, чья фамилия была напечатана в газете в числе лишенных права участвовать в выборах. Списки эти были густо расклеены по городу. Но для басмачей все равно, потому что они уже не против власти — они против русских...

Догадывались ли они, что уже в следующем году начнется коллективизация?