Воспоминания анархистки - 83

Насколько силен и злобен партийный фанатизм, я испытала на себе уже после отъезда Татьяны с мужем, когда переписывалась с Борисом. Его письма развлекали меня так же, как его разговоры в Верхнеуральске — он был, безусловно, незаурядным человеком, в последнем Дерибас был прав, и мог стать (а, может быть, и стал им, только под другим именем) неплохим писателем. После того, как в очередном письме он сообщил, что находится теперь в ссылке в Сибири, всякие сомнения в его роли у меня отпали: сначала политизолятор, через несколько месяцев — «10 лет Соловков», еще через год «ссылка в Сибирь»... Все стало понятно, но какое-то время я действительно верила, что мне удастся его вырвать из лап ОГПУ, звала приехать сюда, в Чимкент...

В то время у меня было очень мало знакомых, которые меня навещали. Заходил старик Бакшеев, «из бывших». До революции он был офицером и был связан с Министерством иностранных дел. За что он получил ссылку, я не знаю, поскольку об этом спрашивать не принято, но в Москве у него находились жена и сын. Жена однажды приехала к нему, но оставаться в Чимкенте не захотела. Бакшеев рассказывал мне о давно прошедших временах, верил в духов и рассказывал о спиритических сеансах. Другим моим посетителем был грузин Яков. Он был «подаванцем», то есть человеком, «давшим письмо», как Татьяна с Николаем, и ожидал разрешения выехать на Кавказ. Яков женился здесь на русской, но после рождения ребенка разошелся с женой, а девочку оставил у себя. С ней он не расставался, вечно носил ее на руках, и дома его ждали с дочкой. Ни о какой «политике» он не говорил и, скорее всего, его «дело» было таким же дутым, как и наше.

Еще бывала чимкентка Лиза. Она была знакома со многими ссыльными, знала Татьяну и Николая, и, придя однажды после их отъезда, в конце обычного беспредметного разговора вдруг сказала: «Перестань гулять ночью. Тебя собираются убить.» Меня это рассмешило. Действительно, я любила гулять ночами по Чимкенту. С тогдашним моим приятелем мы выходили на окраину города к древней пустынной степи, которая была особенно хороша под южным звездным небом, или просто шли на далекий огонек дома Тризны. Часто бывали в старой крепости, которая ночью казалась отлитой из глины, изъеденной солнцем. Там на колючих кустах расцветали странные белые цветы, от которых хотелось спать. Нет, я вовсе не собиралась отказываться от своих любимых ночных прогулок из-за чьей-то глупой шутки!

 «А если это не шутка?» — спросила Лиза. — «Тогда скажи тем, от кого услышала, что это плохо придумано!»

Прошло недели две-три, я успела забыть о предупреждении Лизы, сидела вечером у окна и читала. Вдруг я увидела, что к моему окну через наш маленький садик идет ссыльный Андрей Аписов. Он сказал: «Выйди. Надо поговорить.» Я удивилась, но вышла за калитку.

На улице, по другую сторону нашего небольшого арыка стояла группа мужчин, среди которых я знала только Ашота Петросяна. Единственный ссыльный анархист, уже пожилой и довольно симпатичный по виду, рабочий Дмитрий, стоял на тротуаре. Петросян сказал мне с угрозой: «Если ты поедешь к нему в Сибирь, знаешь, что с тобой будет?» Значит, они знали, что Борис звал меня к себе? Но это-то как раз и оборвало нашу переписку навсегда: я поняла, что ни о каком его «спасении» и речи быть не может, что он работает на Лубянку по собственному желанию. И — прекратила писать. Но таким выступлением «ссылки» я была возмущена до глубины души и, повернувшись к стоявшим за арыком, сказала: «Поеду я или нет — решать буду только я сама, а не вы». Повернулась и ушла... Нет, я еще сказала Дмитрию: «Как вы могли придти сюда с этими?..» По-моему, он был смущен.

Возмущение мое было настолько сильным, что в тот же вечер я написала заявление в ОГПУ: «Довожу до сведения своих бывших товарищей, что я больше не считаю себя анархисткой и порываю с ними.» Заявление адресовала в «Правду», которая тогда их печатала, и отнесла его наутро в чимкентское ГПУ. Другого выхода у меня не было. Никто не смеет указывать мне, как жить и что делать. Я поняла, что если тем, кого я считала своими товарищами, достанется когда-нибудь власть — они станут поступать так же, как те, что властвуют сейчас. Возможно, будут еще хуже. Поэтому мне с ними не по дороге...