Воспоминания анархистки - 72

После семнадцатидневной «сухой» голодовки я поправлялась медленно. Заходил ко мне врач, спрашивал, какой я хочу стол — больничный или простой, — но разве дело было в этом? Мне не хотелось жить. За последние два года я видела столько зла, обмана, несправедливости, утерю людьми собственного достоинства и много чего еще. Я заглянула в глаза смерти и смогла ее не испугаться, но по-прежнему (а, может быть, с еще большей силой) стала бояться предательства со стороны близких мне людей. Как я смогу вернуться к ним, как жить с ними? Как-то утром, возвращаясь с «оправки», я остановилась и заглянула в глубину лестничного колодца — здесь было достаточно глубоко, и ко мне тотчас же бросилась надзирательница. Так я попала в список «склонных к самоубийству»... На следующий же день меня перевели на первый этаж.

Я часто отказывалась от ежедневных прогулок на тюремном дворике. Врачу я объяснила, что у меня просто кружится голова, когда я хожу по этой круговой дорожке, и после этого мне стали выносить туда стул. Милый и внимательный бутырский врач! Потом я прочла, что его тоже расстреляли в 30-е годы за сочувствие к заключенным. Наш дворик был проходным, и однажды через него провели Ирму Мендель. Мы встретились с ней глазами и тотчас же обе отвели их. Значит, она отбывала свой срок в Бутырках? А потом? И — за что? Ведь я этого так никогда и не узнала...

Своей долгой прогулкой и своим стулом я мешала другим, поэтому меня стали выводить в соседний дворик за ржавые скрипучие ворота. Он был совсем маленьким, с одной его стороны поднималась высокая старая башня, как мне потом сказали — Пугачевская, он в ней сидел. Она выглядела очень древней, маленькие оконца в ней были расположены высоко над землей, а дворик даже не был залит асфальтом, и между камнями булыжника пробивалась тоненькая зеленая травка. Стояли теплые осенние дни.