Воспоминания анархистки - 64

В одиночках сидеть скучно, но еще хуже сидеть в общих камерах, особенно в том случае, когда сокамерники не сходятся характерами да еще спорят на политические темы. Поэтому многие не выдерживали и начинали голодовку, чтобы добиться перевода в одиночку.

В одной из общих камер Верхнеуральского политизолятора сидел Белянкин, который больше не мог оставаться с сокамерниками. Он был анархистом-индивидуалистом, во фракцию не входил, а потому не нуждался в разрешении на голодовку. Тем не менее, он жил в коллективе, который в критический момент должен был поддержать его в борьбе с администрацией, но старостат, а за ним и общая масса, не хотели голодать за Белянкина. И все же Белянкин объявил голодовку.

Дуппор отказывал Белянкину в переводе под тем предлогом, что в политизоляторе не было свободных одиночных камер. Белянкин продолжал голодать, и в связи с этим политизолятор начал испытывать все большее беспокойство — поддерживать его или не поддерживать? Обстановка приближалась к критической, потому что Белянкин голодал уже 17 дней, это могло для него кончиться трагически, и за эту трагедию ответственным становился не только Дуппор, начальник политизолятора, но и все мы, 800 человек, достаточно организованных, чтобы противостоять произволу администрации. Все понимали, что из любой ситуации всегда есть выход, и отсутствие свободных одиночек (даже если так оно и было) — не повод для отказа, потому что всегда кого-то можно куда-то перевести, чтобы разрядить напряжение. Мы могли или объявить общую голодовку в поддержку Белянкина, или обструкцию, как это уже один раз было в Верхнеуральске.[1] Белянкин просил не вмешиваться, а старостат не мог договориться с Дуппором.

Шли дни. Белянкин слабел. В камерах, на прогулках, в записках разгорались споры: что делать? Молодежь всех фракций стояла за обструкцию; старшие, особенно меньшевики, как наиболее благоразумные, все просчитав, уговаривали не выступать, объясняя, что мы ничего не добьемся. На 20-й день, когда Белянкин уже терял сознание, мы, молодежь, победили: на следующий день должна была начаться обструкция.

Вооружившись, кто чем сумел, на 21-й день голодовки Белянкина мы начали стучать во все двери — ногами, стульями, мисками. Из окон кричали. Двери камер были окованы железом, в широких коридорах резонанс хороший, и нам потом говорили, что грохот, который подняли заключенные, был слышен за три километра от нас в Верхнеуральске. В мужских камерах били табуретами в двери с такой силой, что у тех стали раскачиваться петли. Словом, был не просто шум, а адский грохот.

Длилось все недолго, потому что в коридоры ввели внешнюю охрану, камеры стали открывать, выносить из них вещи, а сопротивляющихся заключенных избивать. Ворвались и в нашу камеру, нас тоже били, потому что я пела свою любимую народовольческую песню «Смело, друзья, не теряйте бодрость в неравном бою...», а в это время один надзиратель кричал другому, который бил Татьяну: «Не бей ее по груди, бей по ногам!...»

Через три дня кончилось введенное во время обструкции карцерное положение, вещи внесли в камеры, включили отопление (наступили холода, и нас смиряли холодом, совсем как на Лубянке), а Белянкина увезли. Как выяснилось, с самого начала администрация была в курсе дела и вполне могла не допустить обструкции, увезя заблаговременно Белянкина в госпиталь. Но ей надо было нас раздавить. И в этом отношении меньшевики оказались правы. Но мы не могли молчать, и моральный выигрыш был все-таки на нашей стороне, потому что человек обязан всегда протестовать против несправедливости и отстаивать чувство собственного достоинства, иначе он перестает быть человеком, а становится рабом и скотиной.

Белянкин был прав, когда просил нас не вмешиваться. Голодовкой можно добиться многого, но только индивидуальной, а не массовой, потому что при массовой всегда найдутся такие, кто не выдержит и ее сорвет. Голодать надо лишь в одиночку, и в случае кормления надо быть готовым на самоубийство. Только так можно выиграть, а если не уверен или не можешь идти до конца — лучше не браться, об этом говорит опыт старых революционеров. Теперешние же голодовки смешны или лживы, они рассчитаны больше на внешний эффект.