Воспоминания анархистки - 52

В той первой общей камере над аркой, куда я попала сначала, окна выходили сразу на два двора, но, конечно, видеть мы ничего не могли, поскольку все они были закрыты щитами. Нас было там восемь человек, восемь коек, а дверь была из коридора, поэтому просто в глазок дальних кроватей не было видно. Чтобы наблюдать за ними, у надзирателей был сделан специальный перископ, вроде зеркальной трехгранной призмы, которую они просовывали в глазок. На самой дальней кровати сидела старушка, совсем слабенькая. Она была из окружения патриарха Тихона[1] и все надеялась, что ее скоро освободят. Передачи ей шли не через Красный Крест, а с воли. Обычно присылали целый бидон компота: у нее было плохо с желудком и с кишечником, а выводили нас «на оправку» только один раз в день, поэтому наши «дамы» на нее постоянно накидывались: «Если у вас такой кишечник, вообще не ешьте!» А что она могла поделать? Ведь даже этот компот до нее не доходил. Те, кто принимал передачу, пробивал у этого бидона дно, якобы, чтобы посмотреть — нет ли там двойного дна? И весь сок вытекал, оставляя одну гущу.

А она молилась обо всех... После возвращения из очередного карцера, я нашла в нашей камере новых людей — Марусю Альперович, левую эсерку с Украины, и несколько социал-сионисток, тоже «левых», из еврейской организации «Гехолуц».[2]  Тогда их еще только начали арестовывать. До 1926 года это была вполне легальная организация со своими коммунами в Крыму, где евреи приучались работать на земле, — в 20-х годах для этой цели в Крым переселили чуть ли не 20 тысяч евреев. Одни считали, что в Крыму нужно организовать еврейскую республику, другие — что в Крыму надо только готовить евреев для переселения в Палестину... Во всяком случае, в ноябрьские праздники 1925 года они еще маршировали по Красной площади со своими лозунгами и знаменами, но с трибун им уже прокричали: «Да здравствует зоркий глаз революции — ОГПУ!» — ив начале 1926 года их стали арестовывать. Потом я их много встречала — на этапах, в Верхнеуральске и в чимкентской ссылке.

Весной 1926 года на Лубянке со мной сидели Белла Лудмер (потом она уехала в Палестину) и дочь (или племянница) Майского, нашего посла в Лондоне[3]. Все они были сионистками до мозга костей, лишь об этом могли говорить, ели только мацу, тюремных обедов не принимали, голодали, если не получали своих передач... Мы жили с ними дружно, но решив справить свою Пасху, они обратились ко мне со следующей просьбой: «Аня, у нас так принято, что во время Пасхи мы за столом с гоем[4] сидеть не можем. Поэтому мы просим вас — не садитесь к нам за стол эту неделю, а мы вам все будем подавать.» Мне было все равно, и я легко согласилась: дескать, пожалуйста, подавайте, если это вам нравится! Маруся Альперович страшно возмутилась такой дискриминации, набросилась на меня с упреками, зачем я им уступила, но ведь мне действительно было все равно.

Уже потом, когда мы ехали в Верхнеуральск, и с нами были члены их ЦК «Гехолуц», люди солидные, очень симпатичные, они, узнав о том, что произошло в камере, наперебой извинялись передо мной и повторяли: «Вы не думайте, это им так даром не пройдет, они и по нашим законам поступили очень плохо...»