Воспоминания Елены Робинсон - 32

В 1947 году отец очень болел – сказалась война, потеря детей, сестер. Ему необходимо было защитить написанную до войны докторскую диссертацию «Палеозой Большого Кавказа». Радикулит терзал его, боль не давала выпрямиться. Но он все-таки, опираясь на палку, в сопровождении мамы отправился на защиту во ВСЕГЕИ. Докторская диссертация прошла блестяще – ни одного чёрного шара.

Однако признание, успех не способствовали возвращению на работу во ВСЕГЕИ. В анкете жесткое слово «оккупация» не давала возможности работать в больших городах. Некоторые люди находили лазейки и устраивались на работу, но надо было идти на компромисс с совестью, становится осведомителями – целенаправленно собирать сведения по заданию органов власти. А геология была для этого очень важной отраслью – топографические карты, запасы сырья, где и что залегает и многое другое. Так академик Л. Русаков, занимавшийся Джесказганской медью (цветными металлами) отсидел срок в лагерях по доносу агента. Периодически отец работал по договорам в Северо-Кавказской экспедиции в тех же Ессентуках, где мы находились в оккупации.

Итак, папа сидел без постоянной работы, у мамы тоже не было заработка, но я замечала, что папа не бездействовал – и периодически что-то писал, запечатывал в конверты и отправлял по почте.

Рядом с папиным кабинетом в пятой комнате 14 метров жили мы с мамой: круглый обеденный стол, платяной шкаф с зеркалом, в книжном шкафу размещалась посуда, диван-развалина и моя геологическая раскладушка – вся эта мебель, дореволюционного образца, досталась отцу от дяди Александра Робинсона и от зятя М. Н. Смирнова. В этой комнате мне всегда было хорошо. Мама излучала такое тепло, что моя испуганная большим холодным городом душа, согревалась и наполнялась смыслом. Всё в комнате сияло красотой и радовало меня: цветок в горшке, букетики цветов в изящных вазочках, салфетки, вышитые руками мамы и бабушки. А у моей раскладушки стоял столик с изогнутыми ножками, на котором, излучая электрический свет, красовалась скульптурная композиция Дианы-охотницы с её всегдашним оленем.

Мама обладала прекрасным художественным вкусом и была бы неплохой художницей, если бы не смерть отца, Ивана Тарасовича, Первая мировая война, начертавшая ей путь в сестры милосердия. Будучи с моим отцом в геологических экспедициях, она много делала зарисовок из геологической полевой жизни, рисовала горы, альпийские луга, палаточную жизнь. С 1932 года по 1945 год, смерти детей, война, она прошла через адово горнило, но тяжелая жизнь не убила в ней внутренний и внешней красоты, и я не удивляюсь – с ней был такой замечательный человек, как мой отец.

Находясь рядом с мамой, я чувствовала себя недостойной её. А порой даже удивлялась, что у таких благородных родителей мог появиться такой ребенок – ну что-то вроде «крошки Цахеса». Самоуничижение постоянно меня мучило, и я предавалась глубоким размышлениям, в результате которых пришла к такому выводу: мама слепок той эпохи, которая ушла 30 лет назад, а я, вот уже 12 лет являюсь продуктом советского времени. Так фотографии людей царского времени и современные советские резко отличаются друг от друга, этим ярко подчёркивая, какой генотип мы потеряли.