В Берлине много простору. Улицы широки, есть незастроенные участки в самом городе. Квартиры гораздо больше парижских, с аляповатыми лестницами в деревянной резьбе. Нередки в огромных кабинетах ернические резные столы, работа "под дуб", "под кожу", вообще, всегда под что-нибудь -- ибо живого, рожденного дарованием и искусством, нет. (Если выдумают однажды заводных людей, "роботов", двигающихся и проделывающих все, что полагается настоящему человеку, -- это будет берлинское изделие. Эйнштейн, надеюсь, приложит и сюда свою руку. Впрочем, нет ли уже и сейчас автоматов на Фридрихштрассе? Надо еще доказать обратное.)
Мне пришлось быть в одном квартале Вестена, застраивающемся новыми домами. Вернее сказать -- новым домом, ибо это дешевая казарма стиля модерн, правда, является "монолитом" на сотни квартир, одинаковых, с квадратными окнами, вдающимися балкончиками, одинаково падающей тенью, одинаковыми подъездами, вероятно, и одинаковым населением. Молодежь этого населения разумно резвится на теннисно-футбольных площадках, культурно разбитых между домами.
-- Чего же вы, собственно, хотите? -- спросит меня вполне добропорядочный социал-демократ. -- Вам нужно поэтическое нищенство? Чтобы наши труженики ютились в живописных лачугах какой-нибудь Генуи или Венеции? Без света, теплой воды, тенниса и ванны? Но чтобы вот вашему артистическому сердцу весело было смотреть на таких "интересных" бедняков?
Мое положение не так-то легко.
Все же я начинаю нечто бормотать.
-- Да нет, знаете ли... герр Мюллер. Я, собственно, не тово... вовсе я не эстет этакий, сам отчасти пролетарий, и никого не собираюсь загонять в лачуги... Разумеется, проведенная вода благо... Я и не отрицаю. Только объясните же и вы -- мне... почему такая непроходимая тоска от ваших ульев? Что такое начинается жизнь термитов, что ли? Земной рай по Марксу?
И вдруг внутренне вспыхиваю. Нет, я теперь не робею перед сигарой и перед пивной кружкой уважаемого Мюллера.
-- Извините, я тоже вижу жизнь, и тоже знаю, что появились новые отряды, слои, что ли, человечества -- или классы, и вы вожди этих несытых классов. Но что вы можете им дать, кроме усовершенствованных клозетов, зажигалок и синема? Кроме этих казарм и лаун-теннисных площадок, ничего у вас самих нет за душой. Вы и самое-то слово душа позабыли, чему вы можете научить неимущих? И Бога забыли, и дух Божий от вас отлетел. От того и тоска такая в вашем удобно-разумном деле. Почему нет ни проблеска красоты, поэзии, искусства? Потому что самое ваше дело мелко и ограничено, оно не овевается никакими ветрами, это хозяйство городской думы или большой фермы... Лучшие из вас говорят, что все душевное и духовное -- Privat-sache {Личное, частное дело (нем.).}, и говорят именно потому, что никакой [privatsache] y них нет, а следующая, очередная реформа мира состоит в том, чтобы изобрести костюм без пуговиц -- это сократит ненужный труд застегивания и расстегивания их и прибавит по несколько минут счастья каждому из термитов.
Герр Мюллер тоже начинает волноваться.
-- Знаем мы все ваши разглагольствования. Общие места против социализма. А если покопаться, так это говорит в вас дворянский атавизм. Знаем мы эмигрантов. Вы мечтаете о восстановлении отжившего и опираетесь на крупную буржуазию, вам бы хотелось, чтобы рабочий класс вновь был согнут в бараний рог...
Бог с ним, с Мюллером. Пусть думает, что я хочу трудящихся и живущих нелегкой жизнью людей еще в какой-то рог сгибать, для чего мне это, когда среди своих, наших, кого Мюллер презрительно называет эмигрантами, я вижу сколько угодно нужды и пролетарской жизни. Что мне -- себя самого закабалять? Своих знакомых и приятелей? Извините меня, г. Мюллер, я вижу бедности, вероятно, побольше вашего, и в "социальных противоречиях" тоже кое-что понимаю. Интересуюсь вовсе не восстановлением ушедшего (в котором было много, однако, великого и прекрасного), -- а размышляю именно о будущем, и размышления мои иногда страшно грустны, иногда в них есть надежда.
Я совсем успокаиваюсь. Не надо волноваться. И презирать Мюллера вовсе не следует. Он даже совсем порядочный человек, зла своему народу не желает. При этом большой работник. Если я считаю, что вижу дальше и больше его, то опять моей заслуги тут нет, так уж мы созданы, а жизнь свою он, вероятно, проводит гораздо уважительнее и разумнее меня.
И вот в ближайший раз я поговорю с ним в полном спокойствии, без раздражения постараюсь приоткрыть свои козыри.
Свободное копирование
