Из дневников - 56

В Бресте я совсем подчинился влиянию жены. В Петербурге я чувствовал себя хозяином, мог делать, что хотел; в Бресте же я все был должен делать, как мне укажет жена. Я не мог никуда идти без того, чтобы жена не коснулась моей одежды, не мог тратить деньги без того, чтобы не сказать ей, и между тем все деньги, какие получал из "Дела" за "Глумовых", отдавал ей. Теперь более чем прежде, я понял, что она не умеет владеть деньгами, и чем их больше, тем больше является у ней прихотей.

Заниматься я не мог положительно, потому что хотя у ней и три комнаты, но они размещены вдоль и так, что средняя -- зал, направо -- детская, налево -- спальня; но в детской спит только Семен, в спальной -- Маня, и в ней же жена одевается; и когда жена дома, дети лезут к ней и по всей квартире крик. Прислуга хотела настоять на своем, жена ругалась с ней; нянька Сени часто кричала на жену, а когда уходила в город, пьянствовала по двое суток: нянька Мани -- девочка 15 лет -- вела себя барышней, ругалась с прислугой и женой и положительно не умела водиться с ребенком. Все это меня бесило, но у прислуги я не имею авторитета: они видели, что надо мною командовала жена, да и я обращался со всеми вежливо, жена редко-редко ласкалась, показывала перед всеми, что я ничего не значу, и часто ругала меня за водку, прятала водку, и если я что-нибудь советовал ей, она говорила, что я так говорю спьяна. Случалось, что она и била меня. Надо по правде сказать, что она очень важничала своею должностью. Но если она обессиливала в течение десяти дней на какой-либо практике, то все, что у нее накапливалось неприятного, все, что ее бесило дома от прислуги, она старалась выместить на мне, высказывая, что я довел ее до настоящей жизни. Оказалось, что труд выходил ей не по силам.

Но когда я говорил ей, что она сама хлопотала о месте, она говорила, что нам бы нечем было жить. Надо заметить, что она стала хлопотать о месте в то время, когда уже начали печатать "Глумовых". Я стал ее звать в Петербург, она не захотела ехать; но когда я сам хотел ехать, ей, повидимому, не хотелось, чтобы я ехал, и. она упрашивала меня поступить здесь на службу.

Она высказывала мне желание жить только так, чтобы я ее ласкал, ухаживал за нею как старик <...> {<Опущено нами несколько строк.>} Она не могла понять того, что невозможно же жить постоянно дома за книгами, да и что за чтение и писание, когда в комнатах писк, ругань, от жены постоянные укоризны в то время, когда нет денег, о том, что я не имею чина и службы, что она раскаивается, что вышла за меня, за пьяницу, и т. п. Я видел очень ясно, что она всасывается в здешнюю жизнь, деньги не держатся, даже случалось так, что на булки и молоко не было их, но я их прятал на это так, что и она не знала. Но узнай она, где я спрятал деньги, она издержала бы их. При деньгах она поступала очертя голову: в два дня издержит все, а потом и трясется над остальными, надеясь, что получит завтра; но бывало так, что жалованье получалось через два месяца, за практику платили тоже поздно и помалу, а иногда и вовсе не платили.

И вот от этого, может быть, я и шел к Сытину играть в карты, а у него в то время собирались бухгалтер, письмоводитель и лекарский помощник А.

Эти господа в августе месяце распустили славу, что будто бы я донес военно-медицинскому инспектору в Варшаве на бухгалтера, что он поляк, участвовал в <бунте> {<Не разобрано одно слово, возможно -- в "бунте">} -- и будто имел намерение поступить на его место. Еще раньше, в апреле, мне же приписывали заметку о брестском клубе, когда я ничего и не знал.