Из дневников - 55

Во время моей болезни умер Федорицкий, и я короче познакомился с Сытиным. Сытин очень любил Федорицкого, но был во многом глупее его и очень хвастался своею ненавистью к Цитовичу; но это были только слова, на деле же он боялся возразить ему, и Цитович называл его безграмотным, потому что он не умел составить толково медицинского акта. Жена его -- барыня, любящая блеснуть французским и немецким языками, любящая отлично, по книжке, наесться, хвастающая тремя единственными платьями и своим поместьем. Мне ужасно не нравилось то, что жена часто приглашала их на обед, потому что тут тратились по пустякам деньги, потому что своими обедами жена доставляла гостям <возможность> сытно поесть и развлечься от скуки, хоть эти гости своею болтовней о кушаньях и нарядах и сплетнями наводили тоску. Жена конечно имела свой расчет: угощая гостей, она хотела подружиться с ними и через них иметь практику, тем более, что Лангваген была дружна с женою коменданта. Но впоследствии оказалось, что надо устраивать у себя журфиксы, на которые приглашать смотрителя, помощника комиссара и других -- тогда и акушерка попадет в аристократки, и ее будут приглашать на практику. Ведь не пригласили же ее на роды комендантши, жены начальника госпиталя и смотрителя? Они пригласили городскую старуху, постоянно кашлящую и сопящую.

Сытин мне не понравился своею чиновною манерою, сожалением, что он не майор и не носит майорских эполет. Медицину он не любит и хочет поступить в акцизные.

В этом семействе не люблю то, что они любят -- обеды и вечера; по-ихнему немыслимо знакомство без обедов и вечеров с картами. Если ты беден -- все равно устрой хоть раз обед и ужин с картами на неделе, как это они и делают, хотя задолжали евреям на пятьсот рублей и заложили все ценные вещи евреям.

Заварзин жаловался все больше и больше на судьбу, бросившую его в Брест. Со всеми служащими он рассорился, комендант явно высказывал ему неуважение. С женою своей он не знает, что и делать: она скучала, капризничала, просилась в Петербург для того, чтобы там открыть школу, иногда с ней случались галлюцинации. Он приставал ко мне за советами, ругал здешних докторов, в особенности Яненца, который в качестве годового доктора прописывал только рецепты, хотя ей лекарств и вовсе не требовалось. Я познакомил его с Сытиным, и вот по совету Сытина и моему Заварзин отправил жену в Петербург. Живет его жена в Петербурге месяц и пишет, что она поправилась, но дела по воспитанию добиться не может, просит денег. Заварзин посылает денег и зовет жену в Брест. Она пишет, что собирается ехать, ей скучно о детях, но не едет. Потом пишет, что она задолжала. Наконец пишет, что она едет: Заварзин беспокоится, ходит к железной дороге, посылает телеграммы в Петербург и Варшаву -- жена живет себе преспокойно в Петербурге, потому что она деньги истратила на перчатки и шляпки и т. п. Заварзин пьет водку. В таком положении я оставил его, уехавши в Петербург с поручением, во что бы ни стало отослать к нему жену.

Он мне рассказывал, что его жена помешалась на эмансипации; до замужества была девушка экзальтированная, в замужестве сперва любила балы, танцы с генералами, и у них даже в Бресте с год собиралось отборное общество, и каждое такое собрание им стоило 50--100 руб. Когда же они увидели, что эти балы им не приносят пользы, и они стали ощущать нелюбезные требования евреев уплатить долги за полтора года, то прекратили балы. Хотя жена Заварзина и говорила мне, что она теперь не любит никуда ходить и не принимает никого, но я заметил, что она скучает оттого, что не имеет средств наряжаться и выезжать, что муж ее только штабс-капитан, а не генерал. Заварзин мне рассказывал, что ему однажды жена досадила до того, что он ее два раза ударил по щеке.