Из дневников - 52

31 октября -- 7 ноября 1868 г.

Больше года, как я не принимался за свой дневник. Сознаю, что если бы в течение этого времени я вел свой дневник хотя раз в месяц, то написал бы много страниц, и все, что со мной случилось, вышло бы гораздо полнее, яснее. Так например, хотя я и теперь помню очень хорошо все, что происходило со мной в белой горячке 15, 16, 17 и 18 чисел июля нынешнего года, но я не хочу этого записывать, потому что теперь уже поздно, да и мне самому делается тяжело, как я начинаю припоминать все представления, видения и свои действия. В этом дневнике я упомяну об них вкратце. О другой будто бы белой горячке, бывшей 31 октября, 1, 2 и 3 ноября прошлого года, я писать не буду, потому, что, во-первых, я об этом написал маленький рассказ "Трудно поверить" для "Искры", в которой, впрочем, Курочкин его не напечатал, назвав его "белой горячкой",[1] а во-вторых, я еще сомневаюсь, действительно ли это белая горячка, потому что я не пил двое суток перед ее началом. Когда я уходил из квартиры, и мне ничего не представлялось,-- и я хорошо сделал, что тогда переехал на другую квартиру, где я и без водки заснул рано и спокойно. Я думаю, что если бы вскоре по начале галлюцинаций 15 июля я хотя бы переехал в город, я бы от них избавился, и они не развивались бы так быстро и в такой сильной степени, что мне, по словам здешних лекарей, грозили или смерть, или сумасшествие.

Настоящий дневник я пишу на случай. Кто знает, что будет вперед. И если мне придется умереть в Бресте прежде отъезда в Петербург, то те, которые интересуются мною, могут достать сведения очень неверные, так как, во-первых, я никуда не хожу, во-вторых, в Петербурге лично со мной знакомы человека два-три, которые все-таки не знают самой сути, и, в-третьих, здесь все стараются сказать про меня что-нибудь дурное, чтобы осрамить меня и оказать презрение моей жене.

Я уже писал о первых впечатлениях и крепостной жизни. Я познакомился с инженером Заварзиным. Впрочем, он сам напросился на знакомство и стал меня приглашать к себе и с собою в город и клуб. Он мне понравился своими словами, честностью, бедностью и либерализмом. Он говорил, что ссорился с инженерной командой, которая делает много против чести и долга службы, ворует и т. п., а он несоглашается с нею, ругает Матвеева, который служит и нашим, и вашим, коменданта, администрацию, за что ему не давали никакого дела. Он рассказывал мне о здешнем крае, посредниках, проживающих в год по 5 тысяч, устраивающих пикники и ничего не делающих, о чиновниках, приехавших руссить здешний край и терпящих недостатки и притеснения от евреев,-- словом, высказывал мне все о здешних людях, не разделяя ихних дел. Он жаловался на судьбу, бросившую его в Брест, и хотел проситься в Петербург. Я его жалел и видел, что здешнее общество сильно действует на него: он рассказывал о брестских аристократах, их семейной жизни и подлостях -- и больше ни о чем. И это почти каждый раз, так что когда он стал посылать за мной каждый день, он мне своими рассказами ужасно надоел, и знакомство его мне становилось в тягость.

Жена его, жалующаяся на Яненца,[2] доктора ее лечившего почти каждый день, тоже хвасталась либерализмом, постоянно расспрашивала о литераторах и с первого раза надоела мне своими аристократическими манерами, т. е. держанием себя: закатыванием глаз под лоб при каком-нибудь выдающемся предмете,-- и тем, что твердила об эмансипации женщин, но сама сидела сложа руки, скучала, жалуясь на болезнь. Прислуга их обкрадывала, не слушалась и менялась каждую неделю, и сами они должали многим евреям. Это первое знакомство.

Я уже сказал, что до самого моего отъезда из Бреста, 14 сентября, ходил к ним почти каждый день, и вследствие этого наша квартира была для них мелочной лавочкой: они к нам посылали за всем.