Из дневников - 49

<18 марта 1867 г.>

Уже третий месяц я живу в Бресте и ни одного слова пока не написал в свои заметки, хотя и сообщил Юлию и Федору Каргополовым и Благосветлову об этом еврейском городе. Я даже посылал Вейнбергу письмо о Белостоке,[1] но не знаю, что с ним делается. Писать сб евреях я не могу с утвердительной точки, потому что вижу только внешность и то, что еврей в еврейскем городе -- не то, что еврей в других местах. Это -- хозяин, а не раб, сгибающийся в три погибели. Стоит только выйти на шоссе в субботу после обеда -- тут еврей налицо, щеголь, по своему: самую лучшую одежду наденет, гуляет свободно, размахивает руками, смеется; все лавки заперты. Но в другие дни еврей -- торгаш в полном смысле. Еврей очень терпелив.

Здесь многие дома имеют двух хозяев, потому что город был на том месте, где теперь крепость, и поэтому и теперь желающим строиться дают землю даром. Живут тесно, бедно; имеют много детей, половина которых мрет. Редкий еврей неторгаш; кажется, нет ни одного еврея или еврейки, которые бы не торговали чем-нибудь.

Крепость в 1 1/2 верстах. Скука. Кроме этого, не с кем поговорить от души, а хотя и есть люди хорошие, но они забиты и поневоле подчиняются влиянию других людей, которые интересуются только "Русским Инвалидом". Казенная обстановка, солдатская форма -- надоели. Кроме еврея, ни одного в крепости не увидишь в светской {<В рукописи -- "в светской"; в фразе (см. ниже) -- "Я во всей крепости один штатский" слово штатский написано после зачеркнутого слова "светский".>} одежде. Все это тяжело действует, так что поневоле хочется вырваться из этого мира. Я во всей крепости один штатский, и многие думают, что и я скоро переменю свою одежду на военную. А некоторые предполагают, что я приехал сюда служить.

Я никому не высказывал, что я хочу служить, потому что я не люблю военную одежду. Но как-то жена сказала Цитовичу,[2] главному доктору, что не худо бы мне служить для чину. Вот Цитович призывает назад тому четыре дня жену и дает письмо на имя офицера инженерного -- Матвеева,[3] для того, чтобы он определил меня бухгалтером. Я до сих пор не видал Матвеева, но сдыхал от инженера Павла Амосовича Заварзина,[4] с которым я хорошо знаком и который -- неглупый человек, что этот господин -- очень гаденький господин; да и это все инженеры говорят. Не идти было неловко, и я пошел. Он принял меня по-чиновнически. Мы говорили о литературе; но я заметил, что он при воспоминаниях о "Современнике" посмеивался, и поэтому показался мне лже-либералом. Насчет службы я его не просил, да и я был поставлен в неловкое положение, имея записку. Он мне не обещал и пожалел, что я не имею чина, как об этом жалел и Вейнберг.

Сегодня приходит ко мне Заварзин и говорит, что уже по всей крепости разнеслось, что я просился у Матвеева на службу, что все говорят: сотрудник "Современника" просился у Матвеева на службу. Но Заварзин говорит, что Матвеев ничего не может сделать, потому что начальник инженерной команды Шпигель[5] имеет уже на это место другого, и что Цитович и Матвеев хотели меня одурачить. Жене хочется, чтобы я служил, но мне не хочется; мне не нравится и крепость, и общество здешнее, не хочется так рано подвергать себя разложению. На что даже и Заварзин, единственный человек, к которому я хожу и с женой которого незнакома моя жена (обе выжидают визитов с их стороны),-- и тот думает, что я хочу служить: так вероятно через него мне около масленицы предложили поступить в мировой съезд (частная служба), где жалованья дают 750 руб. в год, но об этой службе пока еще нет ни слуху, ни духу.

Живу я здесь потому, что не могу скопить денег. Жена жалованье получит в конце апреля, поэтому все деньги уходят на содержание и прислуг: две няньки, кухарка и денщик. К тому же снег стаял, говорят, скоро будет лето.

Несмотря на то, что большинство солдат -- русские, жены ихние и сами они говорят по-польски. Дети их даже многих коренных русских слов не понимают. О евреях и говорить нечего. Причина этому та, что они, живя среди поляков много лет, ополячиваются.

18 марта 1867. Я живу в Бресте с 9 января. Жена родила 15 января Семена.